– Да бабы, всякие пидары все врастопырку, кто ж еще? Ты же знаешь, их хлебом не корми, тока дай чё-нить узнать про чужие дела. Учителя из универа и всякие такие дуры, они от этой хренотени прямо кончают.

Даррен кивает.

– Точно, братан. Для них эти книшки все равно что для нас журналы с девочками - чтоб дрочить. Они хотят знать, как живут подонки общества, типа. Больше у них никакой радости в жизни нету. Почитает про какого-нибудь жирного урода с юга, как он замочил какую-нибудь шлюху или другую шлюху розочкой пописа?л, и аж задрожит от радости. Все они бляди и дуры гребаные, вот что я те скажу.

– Точно. - Алистер улыбается. - А прикинь, если Томми напишет книжку. Прикинь, что за книжка выйдет.

Даррен смеется и начинает говорить безжизненным, трупным голосом:

– Здравствуйте-меня-зовут-Томми-Магуайр-и-я-гангстер. У-меня-большое-брюхо-и-волосня-с-химией.

Алистер подхватывает.

– Мне-нравится-быть-гангстером-это-круто-в-натуре. Меня-все-боятся-а-я-люблю-делать-людям-больно-честное-слово.

– Меня-бабы-не-любят-птушта-я-такой-урод-так-что-мне-приходится-платить-бабам-чтоб-у-меня-отсосали. У-меня-крошечный-хуй-и-огромная-потная-вонючая-жопа-которая-вываливается-из-штанов.

Они смеются. Алистер продолжает.

– Мне-нравится-быть-гангстером…

– Ладно, Алли, харэ, а? Поржали и хва. Займись чем-нить, вот хоть сигаретку мне прикури.

Алистер выполняет просьбу, они сидят и оба курят, а окружающий пейзаж уплощается и переходит в огромное болото, что простирается до дюн, виднеющихся вдалеке справа, а за дюнами - искорка моря и бледно-голубая гряда гор. Алистер фыркает.

– Чё смешного?

– То.

– Чё «то»?

– Ну это, чё мы про Томми насочиняли. Смешно получилось, типа.

Даррен слабо улыбается.

– Да уж, ему, дебилу, понадобится целая толпа литературных негров, верно?

– Литературных негров? Чё еще за негры такие?

– Ты чё, не знаешь, чё такое литературный негр?

– Если б знал, не спрашивал бы, наверно.

– Не борзей, Алли. Сказал бы просто да или нет, бля.

– Так кто они такие?

– Литературный негр - это который пишет книгу за кого-нить другого. И всякие знаменитые бандиты тока так и делают, потому что на самом деле они тупые. По большей части ни читать, ни писать не умеют. У них жопа вместо головы, типа. Дебилы. Хотя ваще-то… - Лицо его затуманивается. - Они ведь должны быть все богатые.

– Думаешь?

– Угу. Заработали кучу денег за эти дебильные книжки. А книжки-то за них какой-нибудь другой чувак написал. Сволочи.

– А мы ваще работаем за гроши. Нечестно, правда, братан?

Даррен не отвечает, а может, и отвечает, только Алистер не слышит. Оба с застывшими лицами глядят на дорогу, которую машина не то наматывает на оси, не то заглатывает пастью капота.

И Даррен: фотовспышки вокруг лица его лицо в телевизоре дорогой костюм он будет держать себя уверенно и хитроумно отвечать на вопросы, в каком-нибудь огромном отеле держать совет в обитом деревянными панелями баре и куча бумажных денег на кровати и женщины женщины женщины. Я просто бедный мальчик из Токстета, Грэхем. Парень из рабочей семьи, пробил себе дорогу в жизни. Никому никогда не делал зла, разве что себе самому, да я скажу в этом есть честь и даже благородство и вот теперь моя награда деньгиженщиныслава наконец я чего-то достиг бля о да.

А Алистер: выветренные камни замка вой ветра а он в бескрайнем зале склонился над огромным деревянным столом старым побитым и пишет гусиным пером при свечах и огонек пляшет а на самом краю освещенного пространства в черных тенях прячется туманная серая фигура у него за спиной и ему в ухо какой-то призрачный едва ли человеческий голос шелестит как сухой лист шепчет удивительные слова и фразы которые он в точности переносит на пожелтевший лист пергамента.

Знак:

 АБЕРИСТУИТ

 12

В кафешке

Я раньше как-то по кафешкам не ходил особо. В пивную - вот ето по мне. И чай, кофе, молоко или чего там еще бывает я сроду пил, только встав поутру с кровати, если, конечно, не с сильного похмелья - в етом случае у меня на завтрак был виски. Пиво. Водка с выдохшейся кока-колой. Выблевать желтую желчь в тазик у кровати, а потом - утренний стопарик, залпом, давясь, оно лезет обратно, а ты стараешься его удержать. И если получится, если не сблюешь, если все осталось в желудке - тогда ты в порядке. Тогда весь день будет удачный. Ни кровавой рвоты, опачкавшей подбородок, ни крови в унитазе, а внутри все как будто успокаивается, это бухло делает свое волшебное дело, дивное, дивное дело, но рвота но блевотина не забудь капающая слизь.

И ссань.

А вот на кафешки мой локатор как-то никогда и не реагировал. Я в них сроду не заходил, там ничего интересного не было. Дождь застал врасплох? Заскакиваешь в ближайшую пивную. Или продолжаешь сидеть в той, где уже сидишь. Надо присесть на минутку? Ныряешь в паб. Кафе - это что-то такое, из жизни совершенно других людей, которые работают, моются, водят машину и ходят в «Товары для садоводов». Далекий континент. Проголодался - можно съесть запотевшую булочку с сыром из-под пластикового колпака на стойке бара, или поджаренный бутерброд, завернутый в бумажную салфетку, или просто пакетик чипсов или орешков на закуску к следующей порции бухла. А в кафешках - чего я там забыл, спрашивается. Кафешки - ето для пожилых дам. Старушкам - посидеть поболтать, студентам - посидеть понервничать из-за каких-нибудь там сочинений, претенциозным помпезным пижонам - почитать книжку за чашечкой эспрессо. Вот, кстати, еще одно, чего не было в моей прошлой жизни: книги. Я думал, читать - значит дурью маяться. У меня не было времени читать, мне надо было обдумывать собственные проблемы, и вообще, время, потраченное на книги - ето время, отнятое у выпивки. Хотя теперь-то я читаю, о да. Первое, чем я занялся, когда меня начала брать трезвая тоска. Книгами можно от нее отбиться. Книги заново открывают для тебя мир. Тебе

зудит

тогда

У меня покалывает в руках, включая ту руку, которой нет. Неприятное, глубокое покалывание в коже. Сердце начинает колотиться. Все вокруг стремительно покрывается нереальным блеском, угрожающим, кошмарным у официантки злобные лживые глаза а ети старухи шепчутся обо мне все кажется нереальным будто я незваный гость в чьем-то чужом бреду ужас кроется под кофейной чашкой тонкий хрупкий лак под которым дерьмо и ужас слышу как бьется мое сердце слышу свое дыхание это опять

приступ паники приступ паники блядский блядский приступ паники

чувствую мне надо двигаться хоть я не знаю чем ето поможет истерика у меня в зубах НАДО ОТСЮДА СЪЕБЫВАТЬ

ето чувство никогда не пройдет но

оно

пройдет

ети жуткие сволочные приступы начинаются так неожиданно. Покалывание в коже а потом

О господи надо сваливать отсюда быстро

что-то плохое сейчас случится очень плохое схватит меня воплощение зла спешит сюда чтоб расшатать меня

сейчас сблюю дышать нечем сердце как ебаный пулемет пальцы дрожат культя пронзительно ноет быстро глотаю ужас на мне у меня в черепе как будто наелся червей и они теперь там извиваются и кишат внутри комната кружится все плохое движется сюда уже здесь весь мир зло и чисто адски ненавидит меня

Поворачиваю голову, глянуть назад, на море, как будто там можно найти какое-то утешение, и вижу воробышка, что прыгает по набережной обыкновенный коричневый домовый воробей прыгает склевывает что-то с мостовой в несколько клевков может тлю или муравья или что и улетает прочь а я гляжу как улетает

самая знакомая из всех британских птиц где люди там и она хотя этих птичек становится все меньше и меньше неизвестно почему может хищников больше стало и они виноваты например домашние кошки. Самец: спинка коричневая с черными полосами, шапочка серая, затылок шоколадный, на груди черный галстучек. Самка: спинка коричнево-полосатая, живот серый, галстучка нету, но ясно выражены бледные брови и двойная полоса на крыле. Живут стаями, гнездятся в домах в кустах на деревьях где удобно а значит почти везде. Гнездятся колониями порхающий полет питаются зернами и насекомыми и хлебом и однажды на Уильямсон-сквер с похмелья я скормил одному воробью чипс прямо с ладони