Глава семнадцатая

Время жатвы, вилланы и арендаторы с равным усердием попеременно сжимают в руках то серпы и косы, то кувшины с элем. Воздух отдает первым осенним ароматом созревших яблок; поля покрыты еле заметной, почти неуловимой дымкой, свойственной концу лета, но на самом деле эта дымка говорит о том, что год стремительно катится к концу.

Архиепископ в сопровождении блестящей свиты выехал из славного города Йорка; в сиянии золота и пурпура они движутся по всей Англии, через города и деревни, мимо пшеничных полей и зеленых лугов, днем – быстрая скачка под реющим над ними крестом, ночью молитвы и чаши с вином, и, наконец, в один прекрасный день оказываются на границе владений архиепископа, на древней и таинственной земле Суссекса. После почти годичного отсутствия, в течение которого он верой и правдой служил королю, исполняя обязанности канцлера и главного советника, архиепископ возвращается в свой старинный дворец.

«Как приятно, – подумал он, – вновь вдыхать эти острые, свежие осенние запахи Мэгфелда». А затем он задумался о своей невестке Ориэль, о младенце, которого она вот-вот должна произвести на свет, о той странной смеси любви и ненависти, которую он испытывает к своему несчастному сумасшедшему брату, об искуплении своей вины, обо всем, что он уже сделал и что еще предстоит сделать ради счастья и благополучия Колина.

Из кухни доносился запах жарящегося на вертеле мяса, пряной, приправленной травами похлебки, свежих овощей, выращенных здесь же, под теплыми розовыми стенами, и Стратфорд понял, что действительно возвратился домой. Улыбаясь, он окликнул.

– Эй, кто там! Веврэ! Где вы все?

Тотчас же началась толкотня и суматоха, все обитатели дворца, все слуги спешили поскорее приветствовать милорда архиепископа Кентерберийского Лошадей расседлали и отвели в конюшню, седого, как лунь, монаха, исполнявшего, несмотря на свои восемьдесят лет, обязанности секретаря Стратфорда, бережно опустили на землю.

Узнав о приезде архиепископа, спустились из своих комнат и Колин с Ориэль, первый вприпрыжку бежал впереди, радостно восклицая «Джон! Джон!», жена вперевалку шла следом за ним. Она дохаживала последние дни беременности, и ей уже не терпелось поскорее освободиться от тягости и прижать к груди дитя Маркуса.

С этими мыслями Ориэль сошла с последних ступеней каменной лестницы и снова, после стольких месяцев и стольких событий, увидела застывшее лицо и поблескивающие ледяные глаза своего всемогущего деверя.

Ориэль с трудом сделала реверанс и почувствовала на своем локте руку Стратфорда, помогающего ей подняться.

– Ты здорова, дитя мое? – спросил он.

– Да, благодарю вас, милорд.

– А ребенок?

– Он двигается внутри, милорд. Акушерка говорит, что уже совсем скоро.

Стратфорд бесстрастно взирал на нее, и Ориэль вдруг подумала, а не догадывается ли он об ее тайне.

Как будто прочитав ее мысли, архиепископ сказал.

– Я слышал, что Флавьс покинул дворец и многие считают его умершим.

Ориэль, уверенная, что это западня, ничего не ответила, и Стратфорд продолжал.

– Веврэ постоянно сообщал мне обо всех происходящих в Мэгфелде событиях. Он прекрасный корреспондент, и мало что может ускользнуть от его внимания.

И хотя лицо его даже не дрогнуло, Ориэль была убеждена, что в его словах было заключено адресованное ей тайное послание.

– Я очень рада, милорд.

Она видела, что он вновь готов был заговорить, но тут, к счастью, появился Колин, которого посыла ли на поиски Поля д'Эстре.

– Милорд, – проговорил рыцарь, преклонив колено и приложившись к Кентерберийскому перстню.

– Я уже знаю, что вы хорошо следили, за домом в мое отсутствие, д'Эстре. Я слышал также, что при весьма загадочных обстоятельствах вы лишились Флавье. Есть ли надежда, что он еще жив?

Поль тяжело поднялся.

– Пока не обнаружено тело, милорд, надежда остается. Но, очень хорошо зная Маркуса, я не могу поверить, что он мог по доброй воле уехать, не сказав мне ни слова.

Архиепископ кивнул, промолвив.

– Мы еще поговорим об этом. Зайдите ко мне в кабинет. Дадим молодежи отдохнуть перед вечерней трапезой.

Он проплыл мимо них и начал стремительно подниматься по лестнице. Д'Эстре не поспевал за ним, и к тому времени, когда рыцарь добрался до кабинета, архиепископ уже успел сбросить с плеч плащ, багряным холмиком упавший на пол, и теперь стоял спиной к Полю – одинокая, застывшая у окна прямая фигура в черном облачении.

– Сэр Поль, – не оборачиваясь, отрывисто заговорил Стратфорд, – если вы дорожите своим будущим, то должны быть со мной предельно честны и откровенны. Существует ли хоть малейшая вероятность того, что мой брат – отец ребенка, которого ждет его жена?

Испытывая невыразимые муки, гасконец смущенно переминался с ноги на ногу.

– Говорите же! Я должен знать правду. Вы были здесь все те месяцы, что я провел в Йорке, служа нашему королю. И хотя ни один мужчина не может быть причастен к интимным тайнам другого, есть способы узнать такие вещи. Скажите же мне вес, как есть.

Архиепископ наконец отвернулся от окна, и Полю на мгновение показалось, будто могущественный примас всей Англии лишился рассудка. Лицо архиепископа было белее снега, глаза остекленели, на виске пульсировала набухшая вена.

– Ну же, говорите! Это был Флавьс, не так ли? Это он сыграл роль, которую не в состоянии был исполнить Колин?

– Милорд, – с горечью отвечал выбитый из колеи сэр Поль, – неправильно, нехорошо, что вы спрашиваете меня о подобных вещах.

– Это правильно! – прошипел святой отец. – Одни поступки являются следствием других. Мне необходимо знать все до конца!

– В таком случае… Насколько мне известно, отец ребенка, которого носит ваша невестка, – Маркус де Флавьс.

На лице архиепископа появилось странное выражение – смесь торжества, отчаяния и облегчения.

– Так я и думал, – кивнул он. – Да свершится воля Господня. Вы никогда и никому больше об этом не скажете. Пусть в глазах всего мира отцом этого ребенка будет Колин.

В комнате было прохладно, и Поль почувствовал, что его пробирает дрожь. Как когда-то его сын, он на мгновение заглянул в сущность Стратфорда и увидел черную душу заговорщика, свергающего короля и возводящего на престол принца, увидел участника черных дел, которые Господь, в милосердии своем, никак не мог бы одобрить и оправдать; но одновременно, к своему удивлению, увидел и великого провидца, человека, ни перед чем не останавливающегося ради достижения той цели, которую он считает праведной.

– Что я могу сказать, милорд? – вздохнул Поль. – Меньше всего на свете я хочу, чтобы люди трепали имя Маркуса, равно как и имена вашего брата и Ориэль. Я уже очень давно понял, как важно уметь держать язык за зубами.

– Еще кто-нибудь знает?

– Только мать Ориэль, но из любви к дочери она будет молчать.

– Тогда так тому и быть. Мы должны забыть Флавьс и думать о будущем. – Казалось, теперь Стратфордом овладело приподнятое настроение.

– Разумеется, мы будем думать о будущем, милорд, что же до того, чтобы забыть Маркуса… Я никогда не забуду его.

– Да-да, конечно, – рассеянно повел худыми плечами архиепископ. – Благодарю вас, д'Эстре.

Одной фразой закончив разговор, архиепископ не оставил Полю иного выхода, кроме как раскланяться и удалиться, размышляя о странностях характера первого в Англии слуги Божьего.

Часом позже, сидя за столом в большом зале, гасконец имел возможность наблюдать еще одну его грань. Перед зрителями теперь появился гостеприимный хозяин, блестящий и остроумный, легко смеющийся собеседник. Звучным голосом произнося слова молитвы, он давал понять всем тем, кто слушал его, смиренно склонив головы, что он человек из плоти и крови, что он готов с пониманием отнестись к их маленьким слабостям и простить мелкие грешки, что он любит их и сострадает. И когда он сошел с помоста, чтобы собственноручно оделить сдои самых нищих и убогих, мало кто сомневался, что видит перед собой великого человека, подвижника, истинного посланника Божьего.