– Раздевайся.

Она не осмеливалась перечить, хотя раздеваться не хотелось.

– Прекрасно, – сказал он, когда она сняла с себя все.

Он провел несколько раз руками по ее спине, и она спросила:

– Как я сегодня позирую?

– Так себе, но лучше, чем прежде. Наклонись больше. Совсем. Коснись пола.

– Коснуться пола? Но он холодный.

– Таким же холодным останется и мрамор, если ты этого не сделаешь. – Он пригнул ее голову вниз, пока она не коснулась пола. Камилла дрожала от холода, и тело все больше напрягалось, а Огюст делал быстрые наброски.

Внимательным, полным любви взглядом он схватывал детали: изящные очертания спины и ягодиц, форму поникших плеч, изгиб бедер, нежную, посиневшую от холода кожу.

Он работал с таким упорством, что она боялась вздохнуть. «Сам господь бог не осмелился бы ему сейчас помешать», – думала Камилла. Она застыла согнутой, и ей казалось, что спина вот-вот переломится и мускулы не выдержат.

– Приподними немного плечи – бедра слишком подняты! Можешь минуту постоять неподвижно? Господи! Перестань же двигаться!

«Как трудно, – подумала Камилла, – быть идеальной натурщицей, но, пожалуй, еще труднее быть идеальной подругой Огюсту». Кровь прилила к голове, и было очень мучительно. Она ждала одобрения, но прошло несколько часов, прежде чем он произнес:

– Можешь разогнуться.

– Ты доволен мною? – У нее затекли все члены, она едва держалась на ногах.

– Ты была терпелива.

– Спасибо, Огюст, ты очень добр.

Он нахмурился. Что ей вздумалось отвлекать его и требовать одобрения, когда он только начал обдумывать ее образ в новой теме любовных объятий.

Но, увидев, как он погружен в свои думы, Камилла решила, что его мысли заняты семьей. Она вдруг спросила:

– Ты скучаешь по семье?

К сожалению, она узнала о Розе, хотя упомянула о ней впервые. «Хотел бы я знать, кто это разболтал в мастерской», – сердито подумал Огюст. Он часто замечал, как маленький Огюст поедает Камиллу глазами, но теперь, бывая в главной мастерской, маленький Огюст держался в стороне. Огюст проворчал:

– Не спрашивай.

– Я должна быть благодарной и принимать тебя таким, какой ты есть?

– Иным я быть не могу.

Он уселся на стул, вид у него был слегка растерянный; она взяла его руки в свои, крепко сжала и сказала:

– Я не хочу разбивать тебе жизнь, Огюст, я хочу вдохновлять тебя.

– Вдохновение – такого понятия не существует, Только труд. Тяжелый труд. – Он порывисто встал, отстранил ее и подошел к «Данаиде»[82].

Он разглядывал скульптуру. Сегодня удачный день. «Данаида» обретала свежесть утренней росы, и хотя в ней вовсю пульсировала жизнь, но сохранился, и затаенный сдержанный пафос. Он был доволен. Может выйти выдающееся произведение.

В этот вечер Огюст пришел к Камилле в приподнятом настроении. И несколько недель они не выясняли больше отношений, а каждую ночь бурно любили друг друга.

2

Роза только и видела Огюста, когда он приходил ночевать, а теперь он часто не являлся и по ночам, и тогда она начала подозревать, что тут замешана другая, но доказательств не было. Когда она спросила, почему его все чаще не бывает дома, он сказал, что уезжал в Шартр и Реймс изучать соборы.

– Старые готические соборы – это лучшие образцы скульптуры, – начал было объяснять он, но замолчал, – все равно Роза не поймет. А когда она стала надоедать расспросами, он вышел из себя.

Это совсем огорчило Розу. Она так хотела, чтобы он был с ней хотя бы добр, а он все сердится.

В постели она прижалась к нему, но его холодность обескуражила ее. Он отвернулся и уснул. В другой раз ночью, когда она сетовала на это, он проворчал:

– Я устал, очень устал, никак не закончу «Врата», я завален заказами.

Как-то, когда они готовились ко сну, Роза, которая всегда раздевалась в темноте и ложилась в постель в скромной ночной рубашке, оставила гореть газовую лампу, скинула с себя все и предстала перед ним обнаженная, приняв соблазнительную позу, чего раньше не делала.

Огюст сел на постели. Господи! Только этого недоставало! Неужели она не может держать себя в руках? Что на нее нашло? Это просто смешно. Как она постарела! Каждый день он видит такие красивые тела, а ее не пощадило безжалостное время. Двадцать лет не прошли даром. Ее движения все еще грациозны, осанка красива, но ей уже сорок. Он вспомнил, какой молодой и привлекательной была она, когда позировала для «Вакханки», и ему стало грустно.

– Простудишься. Накинь-ка халат, – сказал он. – На, возьми мой. – И протянул ей халат.

– Что-нибудь не так, дорогой? – Роза не взяла халат.

– Сейчас не время говорить об этом.

– Разве я такая уродливая? – Роза, это неприлично.

– Что я люблю тебя?

– Ты ведь не уличная девка.

– А кто я? Твоя экономка? Служанка? Прислуга? Он пожал плечами; он чувствовал к ней полное равнодушие и не знал, что сказать. Ему не хотелось, ее видеть. Он отвернулся, словно стараясь избавиться от наваждения, и проворчал:

– Сегодня у меня был ужасный день, пришлось самому делать всю работу за твоего сына. Когда он мне понадобился, его нигде нельзя было найти. Я страшно устал.

Она стояла ошеломленная, а он потушил ночник и отодвинулся к самому краю широкой двуспальной кровати, подальше, чтобы наказать ее.

3

С этих пор все переменилось. Роза следила за Огюстом, словно охотник из засады, наблюдала, оценивала, толковала по-своему каждый его шаг, каждое движение и слово. Она почти не видела его, так как он был занят, и это еще больше усиливало ее уверенность в том, что он виноват, но в чем, она еще не могла понять. Не в силах больше сносить эту неопределенность, она отправилась в главную мастерскую.

Роза сделала вид, что пришла случайно, и то, что она там увидела, показалось ей сплошной неразберихой. Никто не обратил на нее внимания, так все были заняты. Она давно не заходила и была поражена, как за это время увеличился объем работ. Куда ни посмотришь– ученики, натурщицы, скульптуры в работе: слепки кистей рук, ног, торсов, голов, фрагменты; статуэтки, маски, целые фигуры, группы, больше в глине и гипсе, а некоторые в терракоте и несколько бронз и мраморов. Но Роза увидела, что «Врата» по-прежнему в центре внимания; огромной глыбой они возвышались над всем, и фигур столько, что и не счесть, Среди натурщиц было много очень привлекательных, и она не знала, на ком остановить взгляд. И тут увидела Огюста: он стоял у подножия «Врат» с двумя помощниками – молодым человеком и молодой женщиной; по его указанию они влезли по лестнице на леса и вносили поправки в фигуру поэта на тимпане «Врат», а он наблюдал.

Роза, затаив обиду – Огюст больше не советовался с ней в отношении работы, – направилась прямо к нему. Опешив, Огюст с минуту смотрел на нее, а потом рассердился.

– Господи, Роза! Пришла шпионить за мной! – Он проводил ее до дверей и приказал больше сюда не показываться. А когда она напомнила, как, бывало, помогала ему в работе – ведь никто так не умел менять влажные тряпки, – он оборвал ее:

– Я в этом больше не нуждаюсь. Если явишься еще хоть раз, я стану запирать двери.

Он унизил ее, но спорить перед посторонними было бы еще унизительней. Оставалось только уйти.

Спустя несколько дней, оказавшись одна с маленьким Огюстом – сын теперь редко бывал дома, говоря, что дома скучно, – она спросила:

– Твой отец интересуется какой-нибудь… другой женщиной? – Тяжело было задавать сыну такой вопрос, но ей нужно знать правду. Неведение – самое ужасное.

Маленький Огюст решил быть деликатным. Он пожал плечами.

– Теперь я точно знаю, что он кем-то увлечен, – сказала Роза с отчаянием, уверившись в своих подозрениях.

– Нет-нет, мама, он стал ценителем красивых женщин, ведь он теперь лепит одни обнаженные модели, но в этой мастерской он только работает.