Она слишком серьезна и слишком terre-a-terre для общительного и жизнерадостного Шуры. Она больше сидела дома, занятая детьми и заботами о гнезде.
Она знала свою власть над мужем и напрасно слишком пользовалась его безграничною привязанностью и добротою. Она сделала и его домоседом. Читал с нею, слушал ее впечатления, советовался обо всем, и они изредка ходили в театр и на лекции, всегда вместе.
И муж не раз говорил, что счастлив. Он сознавал, что под влиянием жены, и радовался, что умница Соня, его друг и желанная красавица, сделала его серьезнее, отучила его от прежней пустой жизни и заставила думать о том, о чем прежде он не думал…
И вдруг она почувствовала, что ее счастье – над пропастью.
Софья Николаевна при первом же посещении Варвары Александровны поняла, отчего муж стал хандрить и чаще уходить из дому.
Софья Николаевна таила в душе скорбь и муки ревности и ни словом, ни взглядом не показала оскорбленной женской гордости. Она ждала, что ослепление мужа пройдет: он поймет эгоистичную, лживую натуру Варвары Александровны, и прежнее вернется.
Но прошло два-три месяца.
Муж худел и, встревоженный и тоскливый, еще более задумывался, сидя за своим письменным столом или в столовой. Еще виноватее, ласково и внимательно говорил он о разных пустяках, словно бы доктор, говорящий с приговоренною к смерти. Он чаще носил Софье Николаевне цветы и конфеты. Еще порывистее ласкал детей и вдруг срывался с места по вечерам, хотя, случалось, и собирался остаться дома.
Он не говорил жене, как прежде, куда уходит. Он молчал, не желая лгать, выдумывая какой-нибудь визит к знакомым.
Не спрашивала, как прежде, и Софья Николаевна.
Она прощалась с мужем, не целуясь, только крепко пожимала его руку, казалось, спокойная, и не глядела на него, чтобы еще более не смутить его смущенного лица.
Софье Николаевне вдруг пришла в голову мысль, что, захваченный страстью, он может оставить ее и семью.
Недаром же он как-то тоскливо ей сказал: «Какая ты самоотверженная и благородная! Соня! Я тебя не стою!»
И тогда Софья Николаевна пришла в ужас. Решила отправить мужа в плавание, подальше от отравившей его женщины.
Ей казалось, что она думает только о нем и о детях, забывая себя.
Семь лет она была счастлива. Силой любви не вернуть. Но она должна удержать отца детям и спасти любимого человека.
Какое обрушится на него и детей несчастье, если на его шее будет две семьи? Он бесхарактерный, может запутаться и пропасть…
Будь она одна… Она не мешала бы новому его счастью и сказала бы: «Никогда не упрекну тебя. Разве виноват, что разлюбил меня?»
Так говорила себе Софья Николаевна. И в то же время иногда ей хотелось крикнуть: «Люби меня!..»
V
На следующее утро приехал курьер.
– Зовут в главный штаб к одиннадцати часам… Не понимаю, Соня, зачем требуют! – проговорил Артемьев приятным, мягким баритоном.
Это был среднего роста, стройный, хорошо сложенный блондин, казавшийся совсем молодым, несмотря на свои тридцать четыре года, с точно выточенными чертами красивого и привлекательного лица, с блестящими зубами и светло-русыми бородкой и пушистыми усами.
Особенно привлекательны были голубые глаза, добрые и ласковые, светившиеся умом.
Приученный женой, он уже с раннего утра, как только что встал, был в тужурке, с белоснежным воротником, повязанным регатом, чистый, опрятный и свежий, с приглаженными, слегка курчавыми светлыми волосами.
Софья Николаевна, тоже с утра одетая в черную юбку и свежую пунцовую блузку, гладко причесанная, побледневшая от бессонной ночи, побледнела еще больше при известии о том, чего вчера сама просила.
Она смотрит на милое, ласковое лицо красавца-мужа, и ей кажется, что она поторопилась… спасать его… Она преувеличила опасность и напрасно ездила к Берендееву.
В разлуке муж скорее отвыкнет от нее. Она останется одна…
И молодая женщина словно бы прозрела, что ее самоотвержение, которым гордилась, было не таким благородным побуждением, каким себя обманывала, а злым, ревнивым чувством и боязнью остаться с детьми без тех средств, которыми пользуется при муже. И ее, казалось ей, необходимая предусмотрительность представилась теперь нелепой. Чувство и страсть влюбленной женщины заставили ее забыть в эту минуту все: и детей, и соперницу, и обиду не близкой жены.
И она со страхом воскликнула:
– А если какое-нибудь назначение в плавание… Ведь ты не примешь, Шура!..
– Постараюсь, Соня! – промолвил Артемьев.
Артемьеву казалось, что бедная, встревоженная Соня и не догадывается, отчего он употребит все средства, чтобы не уйти в дальнее плавание.
И, смущенный, он проговорил, целуя руку жены:
– Не волнуйся заранее. Быть может, требуют по пустякам… Назначат членом в какую-нибудь комиссию…
– Но если не то… Если пошлют… Откажешься, милый?
– Непременно, Соня! – еще смущеннее вымолвил Артемьев, отводя глаза от этого бледного, красивого лица, полного выражения любви.
– И знаешь ли что, Шура…
– Что, Соня?
– Если начальство откажет…
– Тогда что делать? – испуганно воскликнул Артемьев.
– Я поеду к Берендееву и попрошу, чтобы тебя не посылали.
– Ты к Берендееву?.. Нет, не надо, Соня… Неловко, чтобы жена просила за мужа… Ты ведь сама не любишь таких протекций… Не такой ты человек, Соня… Нет, нет, ни за что! – порывисто прибавил Артемьев.
«Этого бы еще недоставало!» – подумал он.
– Хороший мой… Благородный! Ты прав! – чуть слышно сказала Софья Николаевна. – Так выходи в отставку! – неожиданно прибавила она.
– Не отпустят… И скоро ли получишь место… И на какие деньги будем жить, Соня… Подумай…
– Уедем отсюда в провинцию… Там дешевле жить… Там легче достанешь место… Там… ты повеселеешь… Не будешь хандрить, как в последнее время…
И, деликатно-сдержанная в последнее время в проявлениях ласки, Софья Николаевна обняла мужа и, прижавшись к нему, с тоской шептала:
– Уедем, милый… Уедем!
Артемьев гладил голову жены, жалел ее и в то же время думал о веселой, блестящей и остроумной женщине, которая завладела им какими-то чарами жгучих обещающих глаз и чувственною красотою ее лица, форм и фигуры, от которых ему не избавиться. Он думал, что она полюбила его до того, что готова бросить мужа, если он оставит жену…
И он потерял голову… Он не в силах уйти от… Он называет себя подлецом перед Соней. Она – святая, благородная женщина. Но отчего же она кажется ему уж не прежней чарующею, властною красавицей, и с ней уж не так легко и весело, как с Варварой Александровной? Он привязан к Соне, бесконечно любит и уважает ее. А та не такая умная, святая и честная, как Соня, и между тем… она, одна она кажется ему дорогою, любимою и желанною.
Артемьев еще нежнее стал гладить голову жены и еще ласковее говорил:
– Не волнуйся, Соня… Сейчас узнаем, зачем меня зовут… Пора ехать.
Он осторожно отстранился от объятий жены, поцеловал ее маленькую горячую руку и ушел одеваться.
– Буду ждать тебя к завтраку! – сказала Софья Николаевна, провожая мужа.
Через час он возвратился совсем подавленный. Софья Николаевна была бледна, как смерть.
– Надо уезжать, Соня! Назначен старшим офицером на «Воина».
– А в отставку?..
– Просился. Отказали.
– Хочешь… я поеду к Берендееву.
– Нет… нет. Спасибо, Соня… Это невозможно…
И, целуя особенно нежно руку жены, точно прося в чем-то прощения, вдруг раздумчиво промолвил:
– Быть может, и лучше, что в плаванье!
Через три дня Артемьев уехал в Одессу, чтобы там сесть на пароход Добровольного флота и идти на Дальний Восток.