– …который стал скульптором.

– Именно так, – гордо подтвердил Люссак и продолжил: – Это единственный вид искусства, который может показать человека целиком.

– То же самое сто лет назад утверждали венецианские скульпторы, но Джорджоне проучил их за высокомерие.

– Картина может показать только одну сторону любого предмета. Даже самый одаренный художник не сможет в этом отношении на равных помериться силами со скульптором.

– Именно так говорили и венецианцы. Джорджоне побился с ними об заклад. Он заявил, что сможет представить на полотне человека или неодушевленный предмет так, что его можно будет увидеть со всех сторон, не сходя с места. Живопись превзойдет скульптуру и в том, что для осмотра сюжета со всех сторон зрителю не придется обходить картину, и тем не менее он увидит его со всех сторон.

– Нет, каков хвастун!

– Перестань. Джорджоне изобразил обнаженного мужчину, стоящего спиной к зрителям. Перед мужчиной у самых его ног он изобразил широкий ручей, в котором отражалась передняя сторона мужчины. Слева художник поместил блестящий нагрудный панцирь, в полированной поверхности которого отразился левый бок натуры. Справа же Джорджоне установил зеркало, в котором был виден правый бок человека. Увидев картину, скульпторы были вынуждены признать, что живопись гораздо искуснее и труднее скульптуры, ибо позволяет увидеть модель сразу со всех сторон.

–Ха!

Виньяк рассмеялся.

Дорога вывела их на плотный песчаный грунт, и путники снова сели на коней. Слева и справа простирались запустевшие поля, поросшие высоким бурьяном. И так целую неделю. Обезлюдевшая местность. Ни одного обработанного поля. Только ковер одуванчиков и заросли крапивы, по которым гуляет шальной ветер.

Какой печальный контраст с местами, по которым ему пришлось вдоволь попутешествовать за прошедшие годы. Виньяк вспомнил о тех днях, когда они с Баллерини скакали верхом через Лангедок и Монпелье, через эти благословенные, плодородные места, пышущие изобилием. Даже вино там было таким крепким, что его приходилось разбавлять водой.

– Почему ты тогда уехал из Монпелье? – Казалось, Люссак прочитал потаенные мысли Виньяка.

– Баллерини больше не мог возить меня с собой. Да и я подумал, что четыре года – достаточный срок для расплаты за спасение из Ла-Рошели. Иногда я жалею о тех временах. Там я был счастлив. Ты знаешь Монпелье?

– Нет, но там, должно быть, очень красивые женщины.

– Да, в этом можешь быть уверен. Об этом говорит само название этого места. Mons puellarum, Гора женщин. У тамошних девушек кожа нежная, как персик.

– И он взял и просто так тебя отпустил?

– У нас был договор, что я буду служить ему до тех пор, пока он не закончит свой учебник по хирургии. Боже мой, никогда в жизни не стану больше рисовать органы или кости. Баллерини заставлял меня сидеть с ним возле рассеченных разложившихся трупов, которые буквально разваливались в его руках. Никогда не забуду этот запах. Я должен был всегда находиться рядом и после каждого разреза делать рисунок. Меня охватывали ужас и отвращение всякий раз, когда он находил новый труп. В анатомическом театре я обычно стоял рядом с Баллерини и ждал, когда он закончит вводную лекцию. При этом мне приходилось смотреть на мертвое тело, коему вскоре предстояло быть рассеченным, подобно старому гнилому плоду. Разве это не грех – вскрывать грудную клетку, вместилище нашей бессмертной души? Кто знает, быть может, душа не сразу взлетает к небу, но ждет Судного дня запертой в нашем безжизненном теле. Да и где же еще ждать ей своего Спасителя? Но самым отвратительным было то, что внутренности выглядели как хитроумный, но бездушный механизм. В них не было ничего человеческого. Вскрой свинью, и ты будешь уверен, что вскрыл человека.

Люссак неопределенно фыркнул. Некоторое время они ехали молча. Но Виньяк еще не закончил свою историю. После долгого молчания он снова заговорил:

– Однажды мы вскрывали беременную женщину. Открыв нижнюю часть живота, мы нашли то место, где должен был находиться растущий ребенок. Когда мы извлекли это создание на свет, очистив его от плоти матери, то обнаружилось, что в ее чреве находилась тварь, похожая на прозрачного головастика. Между студентами разгорелся спор. Одни утверждали, что женщина совокупилась с животным, а другие – что ее после зачатия напугал своим ужасным видом сам дьявол. Я же тогда лишь подумал о том, как всемилостивый Господь допускает, чтобы в нашем чреве росли звери и чудовища. Баллерини заметил, что все это чистейший вздор, что каждый ребенок, которого извлекают из лона мертвой матери на этой стадии развития, выглядит точно так же. На это студенты возразили, что все эти женщины умерли, что указывает на то, что их беременность не была здоровой. Да и как можно объяснить, что дитя сначала выглядит как головастик, а позже выходит на свет Божий в человеческом облике?

На это Баллерини ответил, что цыпленок, вылупившийся из яйца, выглядит не так, как тварь, которая обнаруживается в яйце, если его разбить на половине положенного срока высиживания. На это последовало возражение, что нельзя переносить наблюдения за курами на человека, это противоречит Писанию, в котором прямо сказано, что человек создан по образу и подобию Божьему. Люссак снова фыркнул.

– По образу и подобию Божьему! Особенно толстопузые попы в своих рясах и вообще всякий сброд. Все эти вонючие образины, которые начинают приставать, стоит только приехать в какой-нибудь город. А само Писание? Скажи-ка мне, почему в Библии ничего не сказано о той сказочной стране, которую открыл этот генуэзец? Если Бог всеведущ, то, рассылая своих апостолов проповедовать в мире, должен он был позаботиться о спасении душ жителей этой дикой земли? Все так запутанно. Послушаешь попов, так, может, и покажется, что все ясно. Но стоит только начать думать своей головой, то все становится не таким уж и понятным.

– Поменьше думай и чаще молись.

Дорога стала круто спускаться вниз. Копыта лошадей звонко зацокали по камням. Всадники снова спешились и осторожно повели коней вниз по склону. Оказавшись у подножия холма, они вдруг увидели слева столб дыма, поднимавшийся к небу в некотором отдалении. Люссак прищурил глаза, но не смог рассмотреть, откуда идет дым.

– Что это, как ты думаешь? – спросил Виньяк. Люссак в ответ лишь пожал плечами.

– Я никогда здесь не бывал. Может быть, это деревня или пара крестьян решила поджечь поле.

– После такого дождя?

– Да, это было бы своеобразно. Дорога дугой огибает это место. Может быть, не слишком разумно ехать туда.

Они проскакали еще полмили, все время держась в виду дыма, который иссиня-черными клубами продолжал вырисовываться на фоне неба. Подул легкий ветерок. Но там, где что-то горело, воздух был, видимо, неподвижен, так как дым продолжал подниматься отвесно вверх.

Потом они услышали топот копыт.

– Проклятие, – прошипел Люссак. – Скорее прочь с дороги, туда, в кусты!

Они развернули коней и погнали их вниз по склону к небольшому лесу. Едва достигнув его, они спешились, отвели коней в чашу и спрятались между деревьями, скрывшись в тени густой листвы. Стук копыт между тем приблизился. Лошади начали нервно всхрапывать.

– Мы пропали, – прошептал Люссак. – Следы выведут их прямо сюда… Черт! Что эти проклятые лошади так беспокоятся?

Стал слышен звон упряжи. Земля начала вибрировать, потом эти сотрясения стали сильнее, показавшись испуганным путникам настоящим землетрясением. От страха кобыла Виньяка заржала и лягнула копытом воздух.

– Люссак, ради всего святого, она сейчас вырвется!

Но у Люссака хватало забот с его собственной лошадью.

Все последующее произошло очень быстро. В нескольких футах от них мимо проскакали какие-то всадники. Испуганная до смерти видом многих коней кобыла Виньяка едва не вырвалась, но в это время из кустов вылетело что-то черное и обрушилось на голову напуганного животного, которое от удара рухнуло на землю. Виньяк оцепенел от страха. Дикий зверь, пронеслось в его голове. Но он не отважился даже поднять глаза, чтобы посмотреть, что произошло. Страх сковал все его члены. В сотне шагов продолжали нестись куда-то неизвестные всадники. Каждое движение могло выдать. Однако кобыла больше не двигалась. Люссак обнажил нож. Виньяк посмотрел на него расширенными глазами. Потом оба взглянули на какой-то сверток, обвивший голову лошади Виньяка. Сверток лежал неподвижно. Казалось, он сросся с оцепеневшим животным. Виньяк вдруг увидел черные волосы, а рядом с собой распростертую по земле маленькую хрупкую ножку. Как это вообще возможно? Он сделал Люссаку знак, одновременно приложив палец к губам, и вжался в землю головой так, что в ноздри ударил пьянящий запах прелой почвы. Беда, однако, миновала. Мимо проскакали еще пять, нет, шесть всадников, и все стихло.