Меткое слово находит автор записок для передачи своих богатых впечатлений о различных сторонах жизни страны – о японских богах, о выезде микадо, о землетрясении, о чайных плантациях, о гейшах, о японском фашизме, о парламентских нравах.
Очерк начинается эпиграфом из сочинений кичливого японского полководца древности Хидеоши: «Пойду за море и, как циновку, унесу под мышкой Китай».
А буря внесла в этот план свои коррективы – она раскидала флот хвастливого завоевателя.
Шел 1933 год. С версткой новой книги я полетел в Ростов, к Примакову.
Заглянув вместе со мной к командующему Дмитрию Каширину, одному из первых оренбургских казаков-большевиков, его заместитель Виталий Маркович привез меня к себе. За столом все интересовался житьем-бытьем наших ветеранов. Услышав о том, что боевой командир из шахтеров Домбровщины Иван Хвистецкий работает объездчиком в Жмеринском лесничестве, он весь потускнел и тут же стал соображать, как помочь товарищу.
После обеда с хозяином дома мы пошли в его огромный, казармоподобный, скромно обставленный кабинет. Прежде чем просмотреть привезенную мною верстку, Виталий, теперь уже выглядевший солиднее своих тридцати пяти лет, достал с полки книжку «Первая червонная».
Потом, взявшись за свою трубку, он заговорил о том, что надо готовить народ к новым испытаниям и к новым подвигам. Потому что там, в Берлине, в кабинет имперского канцлера рвется черная сила. А если она еще станет хозяином рейхсвера, тогда… И, ткнув трубкой в лежавшую на столе иностранную карту, сказал, что вот он готовит труд о том, чему немецкий генштаб учит своих генералов и офицеров. Пусть об этом узнают все наши товарищи, вся Красная Армия, чтобы потом нас не застигли врасплох…
После Японии, после командования стрелковым корпусом в Свердловске, вместе с большой группой крупнейших полководцев, в которую входили Якир, Дубовой, Уборевич, Дыбенко, Примакова послали усовершенствоваться в германскую, еще догитлеровскую, военную академию. Вот по своим берлинским впечатлениям он кое-что сделал…
– Народ и молодежь в особенности, – сказал автор будущей книги, – должны учиться на подвигах наших замечательных дивизий – Якира, Дубового, Федько, Чапаева, Азина, Котовского, Щорса, Буденного, Осадчего, Крапивянского.
Тут Примаков перевернул обложку, шмуцтитул «Первой червонной», положил свою небольшую ладонь на портрет. Блеснули в его глазах зеленые огоньки. И сказал, заметно волнуясь, что он весьма уважает этого товарища, но ведь не он создал и вел в бой червонных казаков. Он не тщеславен, но во всем нужна справедливость.
И опять подтвердилось положение диалектики: отсутствие антагонизмов не исключает наличия противоречий…
– Противоречие, – говорил как-то Виталий, – берет начало не извне, а в нас самих. Голова решает: надо больше напилить дров к зиме, а руки протестуют – устали. В купе твой лучший боевой друг, но ночью – это уже лютый враг: он храпит. Ты идешь на риск и рвешься в глубокие тылы противника, а твой сосед требует, чтобы ты никуда не уходил, оберегал его фланги. Противоречия! А ведь оба служим одному делу. Без противоречий нет жизни.
Виталий сказал, что недавно в Москве, в Центральном тире они встретились с наркомом. Климент Ефремович похвалил Примакова: «В очках, а как лупит…» После стрельб они тепло побеседовали. И, видать, все старое забыто. Мне показалось, что все это очень радовало и окрыляло заместителя командующего Северо-Кавказским военным округом.
– Был у знаменитого Ротшильда племянник, – усмехнулся Виталий. – Дядя-банкир ему помогал, но дела у родственничка не процветали. Пришел он однажды к своему покровителю, а тот: «Опять деньги?» Племянник ответил: «Нет, дядюшка, пройдитесь со мной один лишь разок по Парижской бирже». Ротшильд выполнил просьбу – и дела племянника расцвели… Так и со мной. После той беседы в тире случилось чудо – кто со мной не здоровался пять лет, за пять километров козырял. И вот с амплуа «летучего голландца» попал я на живую работу, в армию… Это могло бы, думаю, случиться и раньше. Но надо было напомнить кое-кому о его обещании… Мог бы это сделать один человек – Серго… Так не в моей натуре просить о себе…
Я вспомнил инцидент на польском фронте – приезд адъютанта Романа Хмельницкого в штаб к Примакову и дерзкую реплику Виталия в адрес Буденного. И попутно: рассказ Данило Сердича – друга Дундича. После неудачного боя командарм с плеткой в руке обходил фронт. Сердич, чуя недоброе, выхватил наган: «Виновен, отдайте в трибунал, но не смейте тронуть…» Командарм отступил, но в тот же день сделал командира полка Сердича комбригом. За это тому полководцу честь и хвала! А вот Примакова…
Рассказ о встрече в тире пришелся мне по душе. Прежде всего, думал я, отпало то, что раньше так волновало Виталия. А потом… Мы часто вспоминали народную присказку: «Паны дерутся, а у мужиков чубы трещат»… Вспомнить хотя бы дело старейшего червонного казака, героя гражданской войны Пантелеймона Потапенко. Значит, наступила новая, светлая полоса во взаимоотношениях… Надолго ли? А ведь еще пять лет назад с грустью вырвалось у моего старшего товарища: «Есть работники, которые при любых веяниях удерживаются в седле, а есть, которые при любых веяниях летят под копыта…»
Стал Виталий потом жаловаться на недостаток времени.
– Лето – пора лагерей, учений, маневров. Надо торопиться с этой работой, – провел он трубкой по карте, – и страсть как хочется сказать теплое слово о червонных казаках. Кое-что уже сделано для сборника «С Маяковским».
Да, несколько новелл вошло в тот сборник. Те, что были уже написаны, а не те, что он собирался написать. Он их так и не сделал – времени уже было в обрез…
Потом я извлек из полевой сумки привезенную мной верстку «Золотой Липы». У видов лишь титульный лист, Виталий Маркович многозначительно и с неприкрытым изумлением посмотрел на меня. На его губах появилась лукавая усмешка.
До этого мы виделись в Москве три года назад. Сразу же после афганской операции. Тогда у нас не было речи о том, что он собирается писать новеллы, а я – роман о нашем освободительном походе в Галицию. Тем более не мог тогда возникнуть разговор о названиях для произведений, которых не было даже в проекте. А получилось так, что записки для альманаха «С Маяковским» назывались «Над Золотой Липой».
Примаков первый объяснил это «чудо», хотя в ходу не было еще всеобъемлющего слова «телепатия».
Тема у двух авторов была одна. События – одни. Герои – одни. И география – одна. Вот та география, к которой часто прибегают не только начинающие авторы, таила в себе много заманчивого. Весьма популярная река Золотая Липа и в царскую войну и в гражданскую являлась исходным рубежом всех сражений за Галичину, за ее столицу – древний город Львов.
Примаков вспомнил мою книгу о разгроме Деникина «Контрудар».
– За посвящение спасибо! И за посвящение и за отвагу…
Это не всем может понравиться. Иное время – иные песни. Мне-то что, а вот автору…
На авантитуле книги значилось: «Червонному казачеству, закалившему меня. Большевику Примакову, закалившему червонное казачество».
Да, в отношении того посвящения Примаков как в воду глядел…
Влас Яковлевич Чубарь, премьер Украины, отпустил меня всего на сутки. И я, торопясь, прочел Виталию лишь одну стержневую главу романа – о совещании в Сарниках перед Стрыйским рейдом.
В печати уже появилось множество противоречивых оценок той весьма броской и малоэффективной операции. Писали о ней все корифеи оперативного искусства, в том числе Егоров и Якир. И еще один уважаемый автор утверждал, что хотя в Стрыйском рейде сабли червонцев действовали замечательно, шпага Примакова была не на высоте. Вот почему до опубликования романа его автор ощутил острую потребность в беседе с автором самой операции… И не только с ним. Много ценных советов дал мне, прочтя рукопись, Якир, активный участник Галицийской битвы.
В документе для военных историков Виталий Маркович пишет: «В Галицийском походе нам удалось сделать еще несколько рейдов, из которых наиболее интересен рейд на Стрый, заставивший противника отступить с линии р. Золотая Липа к реке Днестру».