– Ну, пойдем, Мить, – зашептала Василиска. – Банька-то куда как хороша с дороги. А мыться по очереди будем, кто-то в предбаннике посидит.

Уговорила. И в самом деле – почему б не помыться, ежели предлагают? Что в этом такого страшного?

Лишь Прошка, искоса взглянув на Митрия, ухмыльнулся. Ну, ясно – завидует. Он бы и сам, наверное, не отказался с Василиской в баньке помыться. Улучив момент, Митька показал приятелю язык.

Баня оказалась хорошей, просторной. Естественно, топилась по-черному, но уже, конечно, остыла – не попаришься. Так, хоть дорожную грязь смыть. Усевшись на лавку в узком предбаннике, Митрий закрыл глаза, дожидаясь, когда Василиска, сбросив одежку, скроется в мыльне. Не утерпел, приоткрыл глаз и сразу зажмурился, увидев белое девичье тело. Хлопнула дверь. Слышно стало, как заплескалась вода в кадках. А снаружи, на улице, по-прежнему молотил дождь.

Вымывшись, девчонка стукнула в дверь, и Митька поспешно отвернулся к стенке. Подождал, пока Василиска оденется, и, скинув одежку, вошел в мыльню, освещаемую скудным огарком сальной свечи, таким же, что горел и в предбаннике. Войдя, отрок поежился – холодновато было. Что бы там ни говорил хозяин, а выстыла банька. Митька подошел к бадейке, зачерпнул корцом водицы, облился… Парня почему-то не покидало стойкое ощущение чужого недоброго взгляда, словно бы не один он находился тут, в мыльне, словно бы кто-то подсматривал. Митрий подошел к оконцу – замызганному, слюдяному – собственно, таковых имелось аж целых два. Не слишком ли жирно для деревенской бани? Да и смысл закладывать окна слюдой? Волоковые-то у самой крыши, так и эти б свободными сделать, все не так дымно. Темно было за оконцами, что за одним, что за другим, слюда отражала лишь темный Митькин силуэт, выхваченный из полутьмы тусклым светом свечи. Но… вот показалось, словно бы там, за окном, дернулся кто-то! Впрочем, нет, это сам Митька дернулся, попав ногой в стылую лужу. Дернулся, махнул рукой – и лезет же в голову всякое! Облился напоследок да стукнул кулаком в дверь – теперь пришел Василискин черед отворачиваться.

А вот Прошка вообще не пошел в баню! Не успел – поначалу гнул подкову на спор с хозяином, потом боролся на руках со служками, ну а уж затем и время спать приспело.

– Ничего. – Демьян Самсоныч с самым довольным видом похлопал молотобойца по плечу. – Чего тебе мыться, Проша? Экая темень, да и дождь. Захочешь – завтра поутру вымоешься.

Вот так… А «девок»-то в баньку почти силком отправлял! Зачем? Что, такой уж хлебосольный хозяин?

Митрий пихнул Василиску кулаком в бок:

– Благодарствуйте за баньку, Демьян Самсоныч. Хороша водица-то, не горяча и не холодна, летненькая.

Оба – Митька и Василиска – поклонились в пояс.

– Вот и славненько, что понравилось, – улыбнулся хозяин. – Инда, идите почивать… гхм… – он закашлялся, – …девы. Вона, в горницу подымайтеся, Никодим проводит.

Ласково выпроводив гостий, Демьян Самсоныч повернулся к Прохору:

– А к тебе, паря, у меня едина просьбишка есть, уж не откажи.

– Да говори, – Прошка махнул рукой. – Что за просьбишка?

– В подклети бревнышко гнилое. Заменить бы, да силушка нужна. Нам-то втроем не справиться, а ты вон какой молодец, подмогнул бы.

– Подмогну, чего там…

Разговор этот Митька услыхал краем уха, когда вслед за круглолицым хозяйским прислужкой Никодимом поднимался наверх, в горницу. И чего это хозяину вздумалось на ночь глядя бревна в подклети менять? Нешто утра не дождаться?

– Прав Демьян Самсоныч, – на ходу обернулся Никодим. – Поутру вы уйдете – кто тогда нам поможет? А дружок ваш – парнища здоровый! Поди, родич?

– Братец двоюродный.

– Поня-а-атно. Ну, проходите…

Гостеприимно распахнув дверь, Никодим остановился на пороге.

– Эвон, лавка с подскамейкой да постелька, соломой накропанная, – обе как раз и поместитесь, – служка вдруг бросил любопытный взгляд на Митьку. Словно бы ожег… Иль показалось?

– Ну, почивайте с Богом.

Никодим затворил дверь… к которой тотчас же на цыпочках подобрался Митрий. Прислушался, приложив ухо к толстым сосновым доскам, пожал плечами…

– Чего выслушиваешь-то, Митя?

– Тсс! – Митрий шикнул. – Чего – не знаю, а только сердце у меня не на месте. Показалось, будто в бане на меня кто-то смотрел.

Василиска вдруг вскрикнула:

– Знаешь, и мне так показалось.

– Может, конечно, и напрасно мы с тобою волнуемся, – шепотом протянул отрок. – Да только лучше б еще до утра отсюда спроворить.

– Только предупреди.

– Знамо дело…

Митька осторожно толкнул дверь – та не поддавалась. Толкнул посильнее – тот же результат. Вдвоем с Василиской налегли плечами изо всех сил – никакого эффекта.

– Заперли! – озабоченно шепнул Митрий. – Вот те и постоялый двор. И, глянь-ко, Василиска, с этой-то стороны никаких запоров нет, ни те щеколдочки, ни засовца какого. Во попались-то, а?

– Попались? – Девушка покачала головой. – А я б на месте хозяина точно так же и поступила. Ну кто мы для него? Невесть кто! Люди, как есть, незнаемые. А незнаемым людям доверять опасно. Так что ложимся-ка лучше спать, братец, утро вечера мудренее. Да и, думаю, отопрут нас поутру, выпустят.

– Хорошо бы, коли так… – укладываясь рядом с сестрицей, недоверчиво прошептал Митрий.

Неспокойно было у него на душе, ох, неспокойно. Банька эта, странный взгляд слуги, запертая дверь… Окна?

Отрок живо бросился к оконцу – маловато, да и свинцовым переплетом забрано. Впрочем, если постараться… Осторожненько подошел – Василиска уже спала, умаялась, бедная, – подергал руками переплет. Кажись, поддался… Ну, еще чуток, еще…

Митька и сам не знал, зачем он это делает. Ведь, кроме каких-то смутных и наверняка совершенно безосновательных подозрений, против хозяина постоялого двора у него ничего не было. И скорее всего, абсолютно права была Василиска. Скорее всего… И все же стоит вылезти, хоть ненадолго, посмотреть, послушать, прикинуть что тут к чему.

Ага! Поддалась!

Стараясь не скрипеть, отрок вытащил переплет из рамы. В глухую тьму горницы ворвался шум ливня. Митька уважительно посмотрел наружу – ишь, как шпарит дождина. Тем лучше. Вылезти, посмотреть, как тут да что. И в первую очередь переговорить с Прошкой. Вылезти… Однако задачка та еще! Свинцовый переплет здесь явно играл декоративную роль, оконце было столь мало, что сквозь него не стоило и пытаться пролезть нормальному человеку. Взрослому. Или такому широкоплечему, как Прохор. Даже Василиске – и той не пролезть, девичьи прелести помешают. А вот что касается самого Митрия… Худющий, узкоплечий, верткий… Эх, жаль портки в котомке остались! Той, что сгорела в костре у обозников, вместе с портками и книжкой. Нет, благодаренье Господу, книжка все же не до конца сгорела и посейчас находилась в котомке у Прошки. Во! Ежели что, можно будет сказать, мол, к Проше за книжкою шел. Вернее, шла. Эх, грехи наши тяжкие – лезть-то надо.

Поежившись, Митрий решительно стянул с себя девичье платье и, кровяня плечи, ужом ввинтился в оконце. Голова прошла – уже хорошо! Значит, пройдет и все тело. Так, упереться руками… Еще, еще… Опа!!!

Вывалившись из окна, словно пробка из бочонка, отрок рухнул на мокрую землю. Конечно же – прямо в лужу! Тут же вскочил, прислушался, осмотрелся. По голым плечам туго молотил дождь. Эх, одежку-то не прихватил, хотя б и девичью. Куда теперь голым? Да вот хотя б под крыльцо – эвон, в хозяйской светлице огонек горит, видать, еще спать не ложился. Может, и во двор выйдет, со слугами переговорит? Или погасит огонь да уляжется – вот тогда можно и к Прошке в людскую пробраться и с той стороны горницы прийти, Василиску выпустить да одеться. Как раз до утра возни. Зря? Может, и зря… Только уж больно предчувствия были недобрыми. И постоялый двор этот странный, что бы там ни говорила Василиска, и хозяин странный, и слуги его. Ведь, окромя всего прочего, что будут на постоялом дворе у гостей расспрашивать? Кто, да откуда, да как живут, да какие новости – и это при том, что беглецы выдавали себя за местных… ну, или почти местных: паш-озерские селенья не так уж отсюда и далеко, всего-то два десятка верст, их обитателей хозяин двора обязательно знать должен, пусть даже и не накоротке, а потому – расспросить все сплетни, интересно же, любопытно! Да и что еще тут делать, в этакой-то дыре сидючи, как не сплетни сводить? Вот и расспросил бы, а уж Митяй загодя еще придумал, как половчее соврать – дескать, пришлые мы с погоста Тойвуйского, родичей на Паш-озере проведали и вот теперь – на богомолье. Неплохая придумка была, да вот только не пригодилась. Почему? Неужто не любопытно?