В наших скитаньях набредали мы иногда на места обитания Древних. Из некоторых приходилось впопыхах бежать, ибо туманом струилась оттуда мерзкая злоба, враждебная людям. Другие пустовали, словно обитавшее в них улетело давным-давно или рассеялось за столетия. Кое-где попадались и приветливые места, туда мы с Ауфрикой ходили, пытаясь вызвать таящееся в сердцевине. Но уменья нашего не хватало, и ничего, кроме внутреннего покоя и облегчения, мы оттуда не уносили. Не ведали мы более годов с их именами, лишь времена года сменялись для нас. На третье лето мы, наконец, обрели безопасность. Кое-кто откололся от нашей компании, выбрав другие дороги. Но небольшая группа жителей Роби во главе с Омундом, теперь согнутым болью в костях, держалась вместе. С нами были его младшие братья, их жены и две его дочери с детьми, чьи мужья ушли вместе с Элином, — иногда я ловила на себе их косые взгляды, но вслух они ничего не говорили, — и еще три семьи с пожилыми мужами во главе.

Мы обнаружили проход в высокогорную долину, где никто еще не селился, разве что забредали пастухи или перегонщики скота со стадами, они-то и сложили несколько хижин, где укрывались от непогоды летом. Тут мы и остались с горсткой овец, несколькими хромыми пони, с радостью обретшими, наконец, отдых. И люди, находившие прежде пропитание в заброшенных в море сетях, теперь терпеливо добывали хлеб свой в каменистой земле.

На скалах, возвышавшихся над двумя проходами, установили мы стражу. Так изменилась наша жизнь, что стража эта состояла из женщин, вооруженных луками и копьями, бывшими когда-то гарпунами рыбаков на глубинных водах. Зорко следили мы за проходами, внимательно караулили их: не раз доводилось видеть, что оставалось от малых поселений, если набредали на них вечно голодные шакалы-грабители.

На второе лето, что прожили мы на этом клочке земли, накануне солнцестояния, все возились с зерном и кореньями, что приберегли мы для посадки. Я была на страже, и — впервые за эти годы — увидела вдали двух всадников, двигавшихся по еле заметной тропе к южному проходу. Я подняла обнаженный меч и сверканием солнца на стали просигналила тревогу, а сама тайной тропой спустилась пониже разведать опасность. Ибо для нас тогда всякий незнакомец был врагом.

Лежа на согретой солнцем скале, я внимательно следила за ними и вскоре поняла, что они не опасны. Хватило бы у нас и сил, и духа справиться с обоими гостями.

Это были воины, но броня их была пробита и заржавлена. Один был привязан к седлу, и если бы не веревки, наверняка бы свалился на землю, потому как не было у него сил даже держаться в седле. Второй ехал рядом и вел в поводу коня друга. Окровавленными тряпками были обмотаны голова и плечо потерявшего сознание всадника и рука его спутника.

Все время оглядывался тот назад, явно ожидая появления погони. На нем еще был шлем с плюмажем в виде бьющего добычу сокола, одно крыло которого было обрублено мечом. У обоих всадников клочьями свисали с плеч на броню лохмотья плащей с гербами. Но место девиза было избито настолько, что прочитать его не было никакой возможности. Да к тому же и не изощрена была я в гербах благородных домов Долин.

У обоих в ножнах были мечи. Был еще лук — у того, что в шлеме, но дорожных вьюков на лошадях не было, и кони устало волочили ноги, едва не хромали.

Я слегка отодвинулась назад, в тень, поднялась на ноги, положила стрелу на тетиву.

— Стой!

Словно ниоткуда прозвучал для них мой приказ. Воин в шлеме поднял голову, лицо его разглядеть я не могла, мешало забрало, но рука быстро и уверенно легла на рукоять меча. Потом он, должно быть, подумал, что сопротивляться бесполезно, и оставил меч в ножнах.

— Встань-ка сам, невидимка, передо мной, сталью к стали, — низкий голос его хрипел, но по всему было видно, что он готов к отпору.

— Не стоит труда, — отвечала я. — То, что держу я в руках, поразит тебя насмерть, храбрец. Слезай с коня и клади оружие!

Он рассмеялся.

— Что ж, стреляй, «голос из скал». Ни перед кем не складывал я оружие. Хочешь — спустись и возьми его сам.

С этими словами он вытащил меч и держал его наготове. Тяжелораненый спутник его шевельнулся и застонал, воин движением руки послал коня вперед, телом своим прикрывая спутника от моей стрелы.

— Зачем вы пришли сюда?

Меня беспокоило, что он все время оглядывался… Что, если вот-вот на тропе появятся новые всадники? С этой парой мы еще как-нибудь справимся, но если их станет больше…

— Нам некуда идти, — в его голосе слышалась огромная усталость. — За нами гонятся, сам видишь, не слепой. Три дня назад полк Ришдейла стоял в арьергарде у форта Ингра. В живых остались только мы. Мы обещали выиграть время, и мы выиграли, но какой же… — Его передернуло. — Судя по говору, ты из Долин, ты не из Псов. Я Джервон и был маршалом конницы, а это Пелл — младший брат моего лорда.

Говорил он дерзко, держался вызывающе, но усталость отягощала его плечи. И я поняла — словно раскидывала для этого руны, — что эти двое не опасны для нас, беда может прийти лишь следом за ними.

И я вышла из укрытия. На мне была кольчуга, и он принял меня за мужчину, а я не стала разубеждать его. Так привела я их в нашу долину под опеку Ауфрики.

Семьи, бывшие с Омундом, сразу же подняли шум, объявив, что мне не следовало этого делать, что по пятам за такими незнакомцами идет беда. Но я спросила у них: как надо было поступить, убить обоих на месте, что ли? Тут они устыдились, ведь это лишь тяжесть нашей жизни породила в них жестокость, но не забыли они еще те дни, когда двери домов были открыты для любого, а хлеб и питье всегда были на столе перед каждым гостем.

Рана Пелла оказалась очень тяжелой, и не сумела Ауфрика отогнать от него тень смерти, хотя отчаянно, изо всех сил сражалась она за жизнь воина. А у крепкого на вид и почти невредимого Джервона вдруг воспалилась рана от грязной тряпки, ее прикрывавшей. Несколько дней пролежал он в бреду. А пока его словно и не было меж нами, незаметно скользнул Пелл в те пределы, где бессильна помощь людская, и похоронили мы его на маленьком поле памяти, где лежало уже четверо наших.

Я стояла у постели Джервона и думала, очнется ли он от горячки, и если нет — печальной будет эта потеря, когда он открыл глаза и посмотрел на меня. Потом вдруг слегка нахмурился и сказал:

— Я помню тебя…

Странно звучало такое приветствие, но нередко спутаны мысли людей после смертельной болезни.

Я взяла в руку чашку травяного настоя, а другой помогла ему приподняться, чтобы попить.

— Конечно, — сказала я, пока он пил, — ведь это я привела тебя сюда.

Он промолчал, по-прежнему хмуро озирая меня. А потом спросил:

— Как господин мой Пелл?

Я ответила деревенской поговоркой:

— Ушел вперед.

Он закрыл глаза и стиснул зубы. Кем приходился ему Пелл, я не знала. Даже если просто сдружились они на войне, я поняла: дорог он был Джервону.

Но тогда я не знала, что сказать. Ведь скорбь некоторых нема, и с ней сражаются в одиночку. Я подумала, что Джервон, быть может, из таких, и оставила его одного.

Но пока он лежал в постели, я все же успела присмотреться к нему. И без того худой, а теперь и вовсе отощавший от лихорадки и пережитых трудностей, он не потерял привлекательности; высокий, сухопарый мечник, прирожденный боец-фехтовальщик, как и отец мой.

Волосы его, как у всех жителей Долин, слегка золотились и были светлее тонкого лица и выдубленных непогодой рук. Я подумала, что он мог бы понравиться мне, но поверить, что такое возможно, не могла, ведь для этого нужно познакомиться поближе… а он… выздоровеет и уедет, как отец и Элин.