Проведя руку сзади меж ее ног, он раскрыл ее. Хани застонала и, обхватив его икру своей ногой, попыталась вскарабкаться на него, чтобы иметь возможность принять его. Но он удержал ее, своими поглаживаниями и прикосновениями заставив задыхаться от желания.
Только однажды ее обдало холодом, когда он отстранил ее и потянулся к вороху своей одежды, лежащей на полу.
Не поднимая на него глаз, она следила за его руками, слишком одурманенная остротой своего желаний, чтобы понять, зачем ему вдруг понадобилось доставать из джинсов кошелек. И чего ему там нужно? Лишь когда он извлек оттуда небольшой пакетик из фольги, она все поняла и тут же возненавидела эту необходимость — ведь безликие мужчины не должны испытывать потребность в небольших пакетиках из фольги. Безликие мужчины должны иметь тела, которые лишь слепо служат, неспособные ни воспроизвести себе подобных, ни наделить какой-нибудь болезнью.
Она отвернулась, дожидаясь, когда он приготовится. А потом его руки обхватили ее, опять затеяв игру с ее грудью, пока она не стала всхлипывать. Тогда он повернул ее к себе. Она забросила руки ему на плечи, когда он поднял ее, и обхватила ногами его талию. Он прижал ее к тонкой стенке ванной, и ее спина распласталась по пластику.
— Ты готова? — услышала она бархатный голос. Она кивнула прижатой к его щеке головой и крепко зажмурилась, когда он вошел в нее.
Волосы ее упали ему за спину, бедра с окрепшими в работе мышцами сжали его. Она прилипла к нему, беспрестанно повторяя: «Да, да!» Ее тело было таким изголодавшимся, таким отчаявшимся.
Он был так нежен.
Слезы, катившиеся из ее глаз, стекали по его спине. Он держал ее в своих сильный руках, входил в нее так глубоко и так сладко ласкал. Она вскрикнула, дойдя до высшей точки, а потом еще сильнее сжала его плечи, когда и он устремился к своему освобождению. Когда же он, вздрогнув, навалился на нее, стоически приняла его вес.
Потом он медленно отстранился и опустил ее на пол. Его дыхание было тяжелым и неровным. По движению его руки Хани поняла, что сейчас он привлечет ее к себе. Она быстро подалась назад, не глядя на него, не давая прикоснуться к себе. В считанные секунды оставив его одного, она перебежала по коридору и заперлась в маленькой спальне.
Кажется, прошла вечность, когда Хани вышла. Эрик уже исчез. Она не обнаружила ни следа его пребывания, лишь капли воды все еще стекали по стенкам душевой кабинки. Перед тем как уйти, она насухо вытерла их.
Больше ему не вынести таких страданий!
Эрик сжал руль своего фургона так, что побелели пальцы. И как он только мог — впустить в свою жизнь еще одну покалеченную душу? Он пытался убежать от страданий, а не погрязнуть в них окончательно. Хотел уехать, а сейчас был не в состоянии даже вставить ключ в замок зажигания.
Ее лицо впечаталось в ветровое стекло перед ним: эти огромные, затравленные глаза, эти полные губы, трепещущие от желания. Господи, как он мечтал об этих губах с того самого момента, когда снова увидел ее. Этот рот, такой мягкий и чувственный, притягивал его, словно обладал волшебной силой. Но он даже не решился поцеловать ее, сомневаясь, позволила бы она сделать это.
Вместо того чтобы найти прибежище в этом мертвом парке развлечений, он еще глубже загоняет себя в ад. Зачем он так привязался к ней? Она так холодна и неприступна, переполнена этой беспощадной решимостью, так не вяжущейся с хрупкой маленькой фигуркой. Даже мужчины из бригады строителей сторонились ее. Слишком уж часто осаживала она их своим острым как бритва язычком. Она была все тем же маленьким монстром, каким была в тот, второй сезон «Шоу Кугана» — целую вечность назад.
Эрик увидел вздымавшуюся над деревьями вершину подъемного холма горок. Он не мог понять, что так влечет ее к этим американским горкам, но уже начинал ненавидеть моменты, когда, глядя вверх с земли, видел ее маленькую фигурку, переплетавшуюся с каркасом громадного деревянного чудовища, так что она и эти горки, казалось, сливались в единое целое. Ее одержимость просто путала его.
Кто же она? Не жаждущая, охваченная любовью девушка, напомнившая ему когда-то младшего брата. Но и не неприступная, острая на язык патронесса в мужской шляпе. Временами, глядя на нее, Эрик, казалось, видел еще одну фигуру, стоящую чуть поодаль, — нарядно одетую, улыбающуюся женщину с любящим сердцем и широко раскинутыми руками. Он говорил себе, что этот образ — всего лишь мечта, мысленная голограмма, порожденная его отчаянием, но потом задумывался над вопросом, не мог ли он видеть эту женщину в Хани, когда она была замужем за Дэшем Куганом.
Этим вечером ее красота сразила его наповал — эта сила, эта трагичность, эта щемящая беззащитность. Но они сошлись словно животные, а не как люди. Даже когда их тела слились воедино, они ничего не давали от себя друг другу, и в конце концов он мог использовать ее точно так же, как она использовала его, — безлично, как безопасное вместилище.
Но этого не случилось. Ибо превыше всего его пугало — заставляя тело покрываться испариной и сжимая все внутри — то ощущение, какое она оставила в нем.
За то время, пока он держал в своих руках это хрупкое женское тело — тело, не требовавшее от него ничего другого, кроме сексуального облегчения, — он почувствовал, как все те защитные слои, что он воздвигал вокруг себя, один за другим рушатся, оставляя только его стремление идти хоть на край света, лишь бы утешить ее.
И теперь, сидя в кабине и слепо уставившись вперед через ветровое стекло фургона, он знал, что должен уехать, но точно так же знал и то, что останется. Но никогда впредь не позволит он себе быть таким уязвимым для нее, потому что в душе уже не осталось места, чтобы вместить туда еще чью-то боль. Говорят, что он лучший актер своего поколения, вот он и будет использовать свой талант. Начиная с этого момента он так плотно закутает себя в свои персонажи, что она никогда больше не сможет даже прикоснуться к нему.
На следующий день Хани безжалостно изматывала себя работой, стараясь отгородиться от прошлой ночи, но, проверяя звено колеи с бригадиром проектировщиков, внезапно почувствовала, как эти видения вновь переполнили ее. Как она могла так поступить? Как могла предать клятвы замужества? Ее терзала мучительная ненависть к себе, суровое отвращение к той особе, в которую она превратилась.
Заставив себя отчаянно проработать весь остаток дня, к вечеру Хани дошла до состояния полной опустошенности и разбитости. Спустившись на землю и отстегнув пояс с инструментами, она услышала позади знакомые шаги. Еще не оглянувшись, она уже поняла, кто это, и замерла.
Эрик обратился к ней с лицом, совершенно лишенным выражения. Но вместо облегчения от того, что он не вынуждает ее признать происшедшее, она почувствовала озноб. Не будь этих слабых болей в теле, можно было бы подумать, что все это ей приснилось.
— Насколько я понимаю, ваша кузина и ее муж уехали, — сказал он с английским акцентом, тщательно выговаривая слова. — Вы не будете против, если я перенесу свои пожитки в «Загон»? Там уютнее, чем в фургоне.
Хани пыталась забыть об опустевшем «Загоне». Весь день она посматривала на освободившееся строение, ожидая, что вот-вот подъедет грузовичок Гордона, но они с Шанталь были уже далеко.
— Устраивайтесь, — сухо сказала она.
Кивнув, он удалился.
Вернувшись в свой трейлер, Хани разогрела на обед консервированную тушенку и попыталась отгородиться от одиночества, гоняя цифры на калькуляторе. Результаты не менялись. Она еще сможет закрыть платежную ведомость за первую неделю января, но потом ей придется сворачивать ремонтные работы.
Схватив мягкий голубой вязаный жакет, Хани выскочила наружу. Ночь стояла ясная, и все небо било усеяно серебристыми звездами. Она надеялась, что у Шанталь с Гордоном все было в порядке. Меньше чем через две недели наступит Рождество. Последнее Рождество они с Дэшем провели в лагере в пустыне, и он подарил ей золотые сережки ручной работы, сделанные в виде полумесяцев. После его смерти она убрала их в шкатулку с другими украшениями, не в силах больше смотреть на них.