Александр Гальс убит. Ее рыцарь, ее герой, ее спаситель. Человек, который пришел к ней, туда, в темницу Лайдерса, и вывел на волю. Предал ради этого собственных друзей, поставил на кон собственную жизнь. Он бы не получил, спасая ее, никакой выгоды, никаких наград, но все равно пошел на это, потому что считал пресечь планы Лайдерса единственно правильным и уместным для себя выбором. Лаэнэ помнила, как он сражался с охраной, как плясал меч в его руках, помнила спокойное, благородное, красивое лицо, помнила, каким невозмутимым граф Гальс пытался выглядеть - и как на самом деле был напряжен. Он ее спас, а теперь его больше нет. Он убит ее братом. Ее Артуром. Еще одним человеком, которым она восхищалась… которого любила, да, любила, хотя и сознавала, на какой же грех идет, вернее пыталась сознавать, пыталась удержать себя в руках и не задумываться о своей страсти, и находясь с братом, видеть в нем только брата и никого больше. Что же за времена такие настали, если одни хорошие люди убивают других? Что это за времена такие?!

Лаэнэ не помнила, когда впервые осознала в себе любовь. Наверно, она чувствовала ее всегда, просто не всегда о ней знала. Артур был старше ее на пять лет и с самого детства золотой тенью скользил по ее снам. Когда отец уезжал в столицу или на войну, брат оставался единственным, что у нее было. Не дядя, сэр Роальд Рейсворт был далеким, непонятным человеком, как и отец целиком погруженным во взрослые заботы взрослого мира. Не мать - Лаэнэ не помнила матери. Только брат. Ее брат. Ее Артур. Совсем еще маленькой девочкой Лаэнэ часто по ночам пробиралась к нему в спальню и забиралась на кровать. Артур садился рядом, на край той же кровати, спиной к окну, и звезды горели над его головой. Артур рассказывал ей сказки, и Лаэнэ засыпала, убаюканная его голосом. Они часто приходили вместе на берег моря, и Артур учил ее бросать гальку в воду - так, чтобы круги расходились по воде далеко-далеко - а над головами кружились и кричали чайки. Благодаря Артуру она впервые прокатилась на коне - брат посадил ее в седло впереди себя и пустил жеребца во весь опор, и сердце Лаэнэ стучало от восторга. А потом Артур уехал, в какой-то Стеренхорд, непонятный и страшный, и Лаэнэ осталась совсем одна. Не считать же отца, отец давно уже сделался даже более далеким, чем тот Стеренхорд, надменный лорд со старинного портрета, совсем неживой. Ночи стали длиннее, а звезды - такими колючими и чужими. Лаэнэ пробовала подружиться со служанками, работавшими в их доме, и от них впервые услышала истории про любовь. Настоящую любовь, про которую поют трубадуры и из-за которой начинаются войны. Она мечтала о любви. С изумлением понимая, что мир для нее начал невозвратимо меняться, сдвигаться с места, что она сама становится чем-то совершенно другим, не тем, что раньше, уже не ребенком, чем-то еще. Впервые увидев кровь на белой простыне своей постели. Впервые почувствовав в себе что-то новое, прежде не имевшееся. Она мечтала о любви. О рыцаре, вроде тех, о которых рассказывали подруги. Отважном, благородном, сильном, красивом.

Лаэнэ было тринадцать лет, когда Артур вернулся. Как-то в начале лета, рано утром она спустилась во двор - босоногая, в наспех надетом платье. Ей хотелось сорвать яблоко с растущей во дворе яблони, отчаянно хотелось. И тогда прямо в распахнутые ворота въехал молодой рыцарь в белых доспехах. Он был красив - совсем как те, о которых Лаэнэ мечтала. Его золотые волосы горели огнем, и так же горела улыбка. Рыцарь спешился, опустился перед Лаэнэ на одно колено и сказал:

- Здравствуй, сестренка. Ангелы небесные… они наверно и те уступили бы тебе в красоте.

Тогда, наверно, она и пропала.

А может, и нет. Конечно же нет. Та встреча вовсе не была началом. Просто еще одним на поворотом на длинном, очень длинном пути. Они были предначертаны друг другу - всегда, как только может быть предначертана друг другу родная кровь. Сколько Лаэнэ себя помнила, Артур был для нее самым близким человеком из всех. Но после того утра на свежем утреннем ветру она впервые начала понимать. Что, может, не надо искать никаких рыцарей. Вот он… Ее собственный. Если есть Артур, то… почему не он? Почему кто-то еще? Церковь так говорит, что нельзя? Люди так говорят, что нельзя? Да что они вообще об этом знают? Что они знают о Лаэнэ и Артуре Айтвернах? Меньше, чем просто ничего. Как эти ветхие старики в сутанах смеют расписывать их жизнь? Как они вообще смеют расписывать чужие жизни? Лаэнэ Айтверн любила Артура Айтверна. Она поняла это не сразу, но когда поняла - вместе с тем поняла и то, что Артур единственная и лучшая любовь из всех, что могли ей достаться. Сражается он или шутит, злится или радуется - он сводил Лаэнэ с ума. Артур, наверно, не был лучшим человеком из всех, на земле живущих, может быть, он даже не был лучшим из всех, кого она знала. Но Лаэнэ хотела именно его и никого больше. Она хотела зарыться пальцами в его волосы и утонуть у него на груди. Хотела, чтобы его язык защекотал ее щеку или коснулся груди. Чтобы его пальцы, такие сильные пальцы, прекрасно управляющиеся с мечом и поводьями, коснулись ее бедр и проникли между ног. Представляя подобное, она чувствовала, как живот скручивает в петлю, сердце пляшет, а соски твердеют - и все это было настолько сладко и приятно, что совсем не оставалось сил оставаться без него. Им нельзя. Почему им нельзя? С какой стати? Кто так решил? И если так даже кто-то решил - какое им дело до чужих решений?

Проклятье. Так она никогда не уснет.

Лаэнэ встала с кровати, подошла к железной бадье в углу комнаты и умылась. Сполоснула холодной водой лицо и волосы, несколько раз зябко фыркнула. На душе стало чуть-чуть легче. Девушка вытерлась одеялом, оделась и пошла в гостиную. Раз уснуть все равно не получится, лучше уж просто посидеть у камина, а то и замерзнуть недолго. А для начала этот самый камин разжечь…

Камин разжигать не пришлось. Когда девушка вошла в комнату, огонь там уже горел - трещали сухие дрова, языки пламени бросали извивающиеся тени на стены. На скамье подле очага сидел, сложив руки на коленях, Гайвен Ретвальд. Принц был одет в черный камзол с длинными рукавами и высоко поднятым жестким воротником, поверх которого белело освещаемое неровным светом лицо. Отсветы огня порой придавали матово-белой коже кровавый оттенок. При виде Лаэнэ Гайвен слегка повернул голову в ее сторону, но не сказал ни слова.