Позже, много позже они лежали, обнявшись, на кровати, укрытые одним плащом. Эльза прижалась к Артуру крепко-крепко, будто боялась потерять. Они лежали, сердце рядом с сердцем, и колесо времени оборачивалось вокруг них, тихо-тихо, шепот, шорох, всплеск. Они лежали в темноте, окруженные тишиной, покоем и сладкой усталостью. Светильники давно погасли, и за пределами шатра ворчала и ворочалась ночь. Артур подумал, что, может быть, у него больше никогда не будет таких часов абсолютного покоя. Может быть, совсем скоро у него совсем ничего не будет, потому что не будет его. Тогда он постарался запомнить эту ночь, навсегда запечатлеть ее в памяти, чтобы никогда не потерять. Запомнить эту девушку, прижавшуюся к нему, опустившую голову ему на плечо, слова, что она шептала ему в темноте и шелест ее губ.

- Так хорошо… - тихо сказала Эльза. - И, знаешь, совсем ничего больше не надо, пропади оно пропадом… Спасибо тебе.

- Это тебе спасибо, - сказал Артур и замолчал. Он понимал, что слова тут лишь помешают. Он хорошо умел вязать из них узлы и плести гобелены, но, как оказалось, одно дело болтать о ерунде, и совсем другое - о том, что действительно важно. А потому он просто провел рукой по ее волосам.

Спустя некоторое время он попросил:

- Спой мне.

- Что? - Эльза приподнялась на локте.

- Спой мне. Что-нибудь. Неважно, что.

- Да ладно тебе… Лютня далеко лежит, идти за ней… Не будь мерзавцем, приятель… Мне сейчас подниматься…

- Три шага - разве далеко?

Эльза помолчала:

- Да вот… Не хочу от тебя отрываться.

- Тогда спой просто так, без лютни. У тебя получится, я знаю. Мне просто надо… - он запнулся. - Пожалуйста.

Она тихо вздохнула в темноте:

- Бедный мой герцог, тебе наверно совсем не пели колыбельных. Хорошо… Сейчас. - Последовала пауза, в течение которой Артур слышал лишь дыхание девушки и чувствовал лишь прикосновения ее тела, а потом она и в самом деле запела. Негромкая песня на простой мотив, грустная и тревожная, она заставила сжаться его сердце, пронзив его и печалью, и надеждой. Песня лилась потоком изгоняющего тьму света, слова срывались, сплетаясь в строки, голос Эльзы взлетал и падал, и в нем мешались слезы и молчание камней. Иногда песня гремела ударами меча о щит, а иногда - становилась почти неслышной. Эльза пела.

Полночь

Оплачет холодной росою погибших в этом бою,

Помнишь -

Горел закат, мы стояли с тобою на самом краю,

Молчаливо молясь, позабыв имена,

Но я знала, что будет война.

Поздно

Исправлять перед боем последним судьбы филигрань.

Звёзды

Что хранили от бед, нам паденьем укажут дорогу за грань.

Мы пока ещё здесь и ещё не конец,

Но горит уже в небе возмездья венец.

Пламя

Сотрёт слова и сказанья в узоре тонких страниц.

Плавят

Ночное небо багровые сполохи дальних зарниц.

На пороге беда, чёрный вестник в седле,

Мы найдём свою смерть и пристанище в этой земле.

Вереск

Покроет развалины нашего дома через года,

Ветер

Боясь принести непокой, никогда не вернётся сюда.

Только море цветов, только полночь в слезах,

Мы уйдём, но вернёмся назад.

(Стихи Натальи Новиковой (Тэм)).

Эльза пела, и ее голос обволакивал Артура лучше любого одеяла, и он нежился в этой песни, отдавшись ее течению, превратившись в мелодию и шепот. У него совсем ничего не было, кроме этой песни, этой темноты и этой девушки, и он дал себе слово, что никому не отдаст то, что у него осталось. Никому. И никогда.

- Это наша судьба? - спросил он, когда песня закончилась.

- Да. Это наша судьба. - Эльза провела пальцем по его губам. - А теперь спи.

Артур видел сон. Ему снились люди, которых он знал, люди, разрушавшие его жизнь или, напротив, бывшие ее опорными точками, люди, которых он любил и которых ненавидел. Они являлись к нему, один за другим, бесконечной чередой, приходили, чтобы проклясть или благословить, называли героем и мерзавцем, молили о помощи, ждали защиты, осыпали бранью, призывали на его голову громы небесные, угрожали и упрашивали, или просто молчали, не говоря ни слова. Видеть некоторых из них было очень больно.

Раймонд Айтверн лениво пил вино из золотого кубка и подбрасывал на ладони герцогский перстень, точно так же, как сам Артур недавно подбрасывал яблоко. Отец казался отстраненным и чужим, как один из далеких предков с семейных портретов, один из чужих родных людей, умерших триста, пятьсот, тысячу лет назад, похороненных в фамильной гробнице, развеянных пеплом по ветру, упокоенных на дне чужих морей, нашедших смерть от ледяной волны, морового поветрия, летящей стрелы, пронзившего сердца меча и от ударов в спину. "Выдержишь ли ты, мальчик?" усмехался Раймонд Айтверн, Артур пытался ответить, что да, выдержит, но язык не слушался его, словно окаменел.

Лаэнэ кричала, называя своего брата трусом и ничтожеством, и ее волосы темнели, становясь медно-рыжими, как пролитая кровь. Она была одета в черное траурное платье и носила на голове венок из увядающих белых лилий. Артур не желал ее больше видеть, но тем не менее не мог оторвать от сестры взгляд - пока она вдруг не вспыхнула огнем и не осыпалась в разверзшуюся под ней сиренево-синюю бездну водопадом кленовых листьев.

Гайвен сидел у догорающего костра в степи и играл на серебрянной флейте, выводя грустную мелодию, которую чаще всего можно услышать на похоронах. Волосы принца поседели, сделались белыми, как январский снег, и их перехватывал Серебряный обруч. На коленях у Гайвена лежал обнаженный меч, с рукоятью, изображающей голову беркута. Артур подошел к костру, слушая, как плачет флейта, и тогда Гайвен отложил ее в сторону и сказал: "Ты опоздал… Все уже заканчивается, мой герцог." "Заканчивается? Что именно?" - спросил Артур, видя, как Гайвен поднял руку, и та вдруг сделалась совсем прозрачной и бесплотной. "Заканчивается мир", - сообщил принц.

"Не выйдет ничего", - качал головой Тарвел, склонившись над старинной книгой - и зачем она ему, еще успел удивиться Айтверн, Железный герцог отродясь не любил читать… "Ничего не выйдет, - повторял лорд Дерстейн, шелестя страницами, - ты уж извини, парень, задумали мы хорошо, да не выгорит…"