Старик – хозяин Паленой усадьбы – все рассказал прямо там – у ворот, сбивчивым, испуганным голосом. А Судьи, так и не покинув седел, слушали:

– Господа мои Судьи, лорды благородные. Я уж сам решил, как поступлю с безумцем этим. Это сын мой младший, Флор, – и из глаз старика полились слезы. – Словно демоны в него вселились, как приехали они из Белокамья. Все кричал, что убил ребенка, ночью во сне вопил, по дому бегал, за оружие хватался. Прежде чем мы опомнились, зарезал горничную, что ему в тот час в коридоре попалась… Мы заперли Флора в его комнате, а нынче как услыхал он рожки ваши судейские, так выпрыгнул в окно, чудом не убился, и выбежал к воротам…

Бертрам многозначительно посмотрел на младшего брата.

Климент лишь опустил голову.

Все правильно, все верно. В успехе этого дела он никак не отличился…

Флора отец посадил под замок в одной из дальних комнат своей усадьбы. Хоть и полагалась ему смерть за неслыханное злодейство, но безумцев в Южном Королевстве не судили и не наказывали.

А через пару месяцев Флор умер. Говорили, что его просто перестали кормить…

Климент вдруг невольно всхлипнул, вспомнив такое свое первое дело: замученную девочку, избитого, до смерти запуганного сапожника, юнца, что превратился в безумное чудовище, его плачущего старика отца, который уже не стыдился слез…

Северного Судью до сих пор мучили мысли: почему человек убивает себе подобных? Зачем приносит боль в свой мир и мир других. И не на войне, когда смерть оправдана защитой жизни и родины.

Как мужчина может так зверски поступить с хрупким ребенком? Неужели, у кого-то ничего не шевельнется в груди при виде детских слез, при звуках детского плача?

Даже Фредерик, этот мрачный эталон судейства, на который равнялся его брат Бертрам, даже он, со всем своим цинизмом и холодностью, которые часто вызывали сомнения в его человечности, обнаруживал в глазах влагу боли, когда рядом страдали люди. И не просто обнаруживал, а начинал делать что-то, чтобы повернуть все к лучшему, и с сумасшедшей энергией…

«Вот оно, – вспыхнуло в голове Климента, – эмоции и чувства, все эти гнев, жалость, боль должны подвигать меня к делу, а не сбивать с толку и мешать мыслить и действовать…»

Мысли юноши прервались: конь под ним вдруг испуганно заржал. Кто-то сильной рукой схватил его под уздцы и рванул в сторону с тропы.

– Кто? – спохватился было Климент, так бесцеремонно вырванный из своих воспоминаний и размышлений.

Но его сдернули за пояс с седла и повалили в камни, зажимая рот ладонью в кожаной перчатке.

Потом у лица засветили маленьким факелом.

– Лорд Климент! – услыхал он свое имя.

Человек убрал руку с губ Северного Судьи, и тот, вдохнув воздуха и проморгавшись, увидал несколько до боли знакомых лиц.

Сперва – большую белобрысую голову рыцаря Элиаса Круноса. Скорее всего, именно он стащил Климента с лошади и больно швырнул о камни. Затем – парней из Ветряного, Авнира и Юджи, перепачканных, что черти в подземелье. Только глаза блестели на их чумазых физиономиях.

Но как же Климент был рад увидеть все это «безобразие». А чуть позже у него голова пошла кругом, потому что из темноты он услыхал почти детский голос своей невесты:

– Доброй вам ночи, милый сэр…

– Мама моя, – прошептал Климент, лежа на камнях и закатывая глаза, – я, наверно, брежу…

– То же я думаю про себя, – отозвался, являясь из ночного мрака, мастер Линар, как всегда – с лицом, на котором застыла вселенская забота.

14

Мастер Линар при тусклом свете масляной лампы закончил перевязку страдающей головы Климента, и княжна Уна, дождавшись конца процедуры, заботливо вручила своему жениху кусок хлеба и копченую утиную грудку.

– А-ах! – обрадовался Северный Судья и вонзил зубы в мясо, не забывая с обожанием смотреть на такую заботливую невесту, тем более что вид открывался замечательный: мужская одежда из светлого полотна, в которую была облачена Уна, выгодно подчеркивала ее тонкую фигуру, а эринский головной убор – тюрбан – хоть и прятал волосы, но зато полностью открывал нежное и красивое лицо девушки и ее изящную шею.

Княжна, краснея под взглядом юноши (это было видно даже в синем полумраке пещеры, где они прятались) присела рядом, держа наготове фляжку с водой.

Кроме Уны, Элиаса и мальчиков из Ветряного здесь обнаружились барон Микель и Марта, одетая, как и княжна, в мужское дорожное платье.

При виде последней Северный Судья опять засомневался: а не бред ли все, что происходит.

– Да, лорд Климент, – улыбаясь, заговорила Марта, – мы, я и княжна Уна, решили, что будет весьма опрометчиво не прикрыть вам спины в походе.

– А как же Судья Гитбор? – спросил, проглотив откушенный кусок грудинки, Климент. – Как вы его провели?

– Это было несложно, – отозвалась Уна. – Он ведь постоянно спит.

Девушки звонко и дружно рассмеялись.

Надо сказать, рыцарь Элиас при этом глянул на них с заметной укоризной, а потом заговорил с досадой в голосе:

– Представьте себе, сэр. Эти дамы очень быстро спелись в своих замыслах. Спустя пару дней после вашего отъезда они объявили, что желают охотиться в пуще. Дабы развеять грусть-тоску. – И он снова нахмурился, глядя на девушек. – Сами заранее собрали необходимые для бегства вещи, схоронили их в условленном месте в лесу, и во время этой самой охоты сделали все возможное, чтоб оторваться от свиты и скрыться в чаще. Несложно это было: все помчались за поднятым егерями лосем, а эти две красавицы – в другую сторону. Потом они переоделись в мужское, что ждало их в схроне, и дали деру на юг. Хорошо, что я все вовремя заметил и отправился их догонять. Ну, и доктор за мной прицепился, – теперь Элиас не очень довольно посмотрел на Линара, который, впрочем, пустил мимо ушей колкость рыцаря.

– Ну, от вас, любезный сэр, мы не удрали, – язвительно заметила Уна. – Вы же за нами увязались, как репейник.

– Только потому, что считаю своим долгом обеспечивать безопасность леди Марты, – не стал тянуть с ответным выпадом Элиас, намекая на то, что судьба владетельной княжны его вообще не интересует.

– Элиас, не начинай снова, – отозвалась Марта, – ты же помнишь: это была моя идея ехать в Эрин. Княжна просто оказала мне честь, согласившись участвовать в этом…

– А также – сочла своим долгом принять участие в судьбе собственного государства! – в тон Элиасу заявила бойкая Уна. – И вижу теперь, что не зря! – тут она кивнула на белевшую повязкой голову Климента. – Разве можно вам что-то доверить? И где, кстати, самый главный в этом вашем отряде, который лихо ринулся на борьбу с Хемусом? Где этот его сверкающий взгляд и стальной голос, от которого только звон в уша-а-ах? У меня полна коробочка на приятные для него слова…

– Уна, тише, – теперь Марта взялась успокаивать княжну, которая разошлась не на шутку.

– Вы так шумите, потому что Фредерика рядом нет, – воспользовавшись секундной тишиной, «ужалил» Элиас. – Я вообще не понимаю, как могут подсобить в войне с Хемусом две взбалмошные дамы?

– Хотите сказать – от меня никакого толку?! – с угрозой в голосе спросила княжна.

– Только один толк: ваше бегство потянуло меня за вами и дало мне знать, куда отправился Фредерик, – почти рявкнул Элиас, сверкнув глазами не хуже Короля.

Климент, наблюдая за развернувшимися препирательствами, отметил для себя, что за время «похода на Эрин» участники шайки-лейки весьма упростились в общении. По крайней мере, придворным этикетом тут и не пахло. Видимо, были причины…

– Еще бы не было! – отвечал на высказанные такие предположения Судьи мастер Линар. – Элиаса даже побили. Один из привалов мы делали в приграничном селе. Там наши дамы решили принять ванну. Ну, корыта им добыли, воды натаскали и согрели. Пока они по корытам отмокали, Элиас их одежду стащил и спрятал и договорился с хозяином дома, где мы остановились, что не выпустит он барышень. А сам весточку лорду Гитбору отправил. Голубиной почтой – как обычно делалось. Но не тут-то было. Эти девицы – просто чертями оказались. Сначала корытом, как тараном, снесли запертую дверь с петель и кинулись, в чем мать родила, тюремщиков своих угощать. Мне повезло – в меня просто мыло бросили. А Элиасу больше всех досталось: в него этим самым корытом и запустили. Раскачали, чтоб подальше летело, и запустили. Хорошо, хоть голову не разбили…