В туманный день поезд обогнул Байкал. Вагоны то ныряли в туннели, то стучали колесами по мостам над речками, такими же дикими и бешеными, как в горах Норвегии. Степи Забайкалья сменились потом маньчжурскими; дорога пересекла границу Китая и зазмеилась по нагорью, как бы продолжавшему пустыню Гоби.

Колея кончилась у каменного вокзала Владивостока. Этот тихоокеанский город походил на Неаполь, у которого отняли Везувий.

От океана Нансен возвращался на запад другим путем. На рабочих поездах, на дрезинах, а то и на бойкой тройке ехал он по трассе достраивавшейся Амурской дороги. От еще безымянной станции у реки Бурей начинался готовый рельсовый путь на запад. Железнодорожники, встречавшие здесь гостя, сделали ему подарок: на желтом деревянном здании вокзала была прибита вывеска: «Станция Нансен, Амурской ж. д.».

После небольшой поездки на пароходе по реке Зее Нансен возвращался через Сибирь домой. Опять Чита, Иркутск, Красноярск, дорожные встречи, разговоры… В Красноярске в вагон сел Родичев, один из знаменитых ораторов Государственной думы от партии кадетов. Этот холеный, важный барин, с большим перстнем на пальце, тоже только что проехал Сибирь.

— Я разочарован, — говорил он, прислушиваясь к своему голосу. — Да, если хотите, разочарован и в стране и в народе. Это дикая пустыня. Здесь нет предприимчивых людей. Будущность у Сибири?!

Нансен слушал с неприязнью. Но спорить с этим самодовольным господином ему не хотелось. Он чувствовал, что полюбил Сибирь — огромную страну, раскинувшуюся вширь и вдаль, как море, ее равнины и горы, замерзшие берега Ледовитого океана, пустынное приволье тундры и таинственные дебри тайги, волнистые степи, — полюбил Сибирь с вкрапленными в ее безграничные пространства селениями мужественных людей.

На вокзале в Петербурге были только представители Географического общества: публика не ожидала, что Нансен приедет с почтовым поездом, и собиралась встречать курьерский.

Проворный господин — репортер газеты «Петербургский листок» — подскочил к Нансену:

— Несколько слов для нашей газеты… Господин Лид весьма заинтересовал деловые круги сообщением, что с коммерческой стороны рейс «Корректа» окупился вполне. Итак, если позволите: во-первых, возможны ли постоянные рейсы к устью Енисея?

— Безусловно, да. Коммерческая же сторона дела меня не интересует и не касается. Это пока все, что я хотел бы вам сообщить. — И Нансен прошел к автомобилю.

Желающих попасть на доклад об экспедиции было так много, что чрезвычайное собрание Географического общества пришлось созывать в огромном актовом зале Кадетского корпуса. Он вмещал более трех тысяч человек — и все же не всем хватило места.

— То, что служит предметом моего доклада, имеет для вас, русских, громадное значение, — начал Нансен. — Путь, которым прошел «Коррект», должен дать дешевый выход к морю колоссальным богатствам Сибири. Этот путь открыт не нами, не «Корректом», мы только прошли им. Честь и слава его открытия и исследования всецело принадлежит вам, русским…

Нет никаких оснований считать Карское море непроходимым, — твердо заявил он дальше. — Неудачи там случайны, удачи же, напротив, закономерны. Но, чтобы хорошо наладить судоходство по Карскому морю, надо постоянно наблюдать за его льдами, изучить его морские течения, построить радиостанции…

Нансен рассказал, как бы, по его мнению, следовало осваивать Карское море, и закончил доклад вдохновенными словами:

— Я вижу картину, которая откроется в недалеком будущем среди вечных снегов и льда. Небольшой отряд аэропланов парит в воздухе. От этих воздушных разведчиков не укрывается малейшее движение льдов. Сведения, добытые аэропланами, передаются радиостанциями — и, пользуясь ими, корабли смело идут к Оби и Енисею через Карское море, которым еще недавно пугали моряков. Да, это пока еще фантазия. Но я верю, что, послушное гению человека, Карское море станет таким же судоходным, как любое из морей земного шара. Только поменьше сомнений, побольше энергии и доброй воли довести дело до конца!

У ПОРОГА НОВОГО МИРА

Когда бушует пожар…

Лив носит пуховый русский платок, мягкий, теплый, легкий. Забавные глиняные игрушки вятских кустарей и плетенные из соломы корзиночки пылятся на полке возле рабочего стола Нансена, заваленного переводами сочинений русских географов.

Нансен пишет книгу о поездке в Сибирь, «в страну будущего». Поставив в рукописи последнюю точку, он отправится в экспедицию на Восток. Это почти решено, если не помешает война. В Европе твердят о ее неизбежности, о том, что огромные армии приведены в готовность. Многие норвежцы не верят этому, посмеиваются над опасностью, считают, что благоразумие возьмет верх. Но опыт дипломата подсказывает Нансену, что тучи слишком сгустились.

И вот на Балканах, в городке Сараеве, молодой серб Гаврило Принцип стреляет в наследника австро-венгерского престола.

А через месяц чуть ли не вся Европа — в огне и крови.

Норвегия не воюет, она — в стороне. В газетах описываются ужасы войны, но эти ужасы где-то далеко. Тем норвежцам, которые выступают против войны, деловые люди намекают, что донкихотство теперь не в моде и что нужно яснее представлять себе, в чем национальные интересы страны. Доходы фирм растут, спрос на норвежскую руду увеличился, норвежская треска возросла в цене, можно выгодно торговать и с немцами и с англичанами — о чем же шуметь?

Нансена просят высказаться о войне. По мнению многих солидных людей, он говорит странные вещи: что будущее Норвегии темно и неясно, что надо готовиться к тяжелым дням и побольше думать об обороне. Он утверждает, что в Норвегии возможен голод, что страна может остаться без угля. Одна из газет вызывает его паникером: Норвегия ведь так далека от фронтов!

Даже первые заметки о торпедированных немцами норвежских кораблях и черные траурные рамки вокруг имен погибших моряков не колеблют уверенности, что Норвегия — в стороне, что Норвегии война никак, ни с какой стороны не коснется.

Нансен хочет собраться с мыслями, в спокойном одиночестве обдумать все, что бередит душу. Когда с разливами рек, со звоном льдин, с запахами прелой листвы и мокрой земли, со студеными ночами пробралась на север норвежская неяркая весна, он едет в горы.

Ночь застает его у костра. Смолистая сосна горит весело, стреляя сучками. Отсветы костра бегают по скале с темным провалом пещеры.

Нансену не спится. Мир болен. Пожар войны разгорается все сильнее. Кто же виноват в том, что миллионы людей попали в кровавый котел? Сколько было разговоров о великом значении культуры, но ведь не спасла она людей от бойни!

Из-за чего дерутся в Европе? Из-за власти, только из-за власти! Во всяком случае, те, что начали эту бойню. Но, конечно, и они утверждают, что сражаются за высшие идеалы. Такова цена европейской культуры. Она обманула. Она привела к этому безумию и, значит, изжила себя! Может быть, старое и изношенное горит лишь для того, чтобы на его месте могло появиться новое?

Предрассветный ветерок шумит в кронах сосен, и Нансену кажется, что только среди природы люди становятся самими собой. Он мечтает о том, чтобы его будущий родной угол был в хижине, где тысячелетний лесной гул стоит гад крышей, а папоротники перед дверью окроплены утренней росой. Но он слишком много жил и много видел, чтобы не понять, как детски наивны его мечты.

Так неужели же нет средств для излечения больного человечества?

Норвежские рабочие и моряки, вышедшие с красными флагами на весенние улицы портовых городов, хорошо разобрались в том, что ставило в туник этого прожившего большую жизнь человека. Такой зоркий, смелый, уверенный при поисках законов движения вод и льдов, он мучительно трудно, сомневаясь и останавливаясь, искал теперь путь к познанию законов развития человеческого общества…