Я не стал говорить мастеру Тагу о своих догадках. Ему это не понравилось. Как же, деньги и большие заплачены, а тебя держат в неведении! Слово за слово, и в результате страсти так накалились, что я едва не остался без клиента, однако, гном, всё же сумел взять себя в руки.

– Хорошо, Гэбрил, - проворчал он. - Теперь я знаю, почему у вас такое прозвище - Сухарь. Вы, на самом деле, очёнь чёрствый человек.

– Я тот человек, что пытается спасти вашу шкуру. Мне больше подойдёт прозвище Последняя Надежда.

– Или Облегчитель Карманов, - хмыкнул гном, намекая на взятую плату.

Я пожал плечами и оставил особняк, выдолбленный в скале, для того чтобы повстречаться с Трещоткой. Если кто-то и мог посоперничать с Гвенни по степени информированности - то только этот парень. Кроме того, после общения со сварливым гномом, я отчаянно нуждался в человеческом обществе.

Трещотка знал всё: начиная с расписания дилижансов и заканчивая тем, что сегодня подадут на обед нашему дражайшему монарху. При этом Трещотка, в отличие от Гвенни, обладал весьма ценным свойством - он продавал информацию, но никогда не спрашивал, как ей собираются воспользоваться.

Найти его можно было только в одном месте - на базарной площади, где у него имелась сапожная будка. Да-да, Трещотка был сапожником, однако настоящие деньги ему приносило совсем другое занятие. Для меня у него был открыт практически неограниченный кредит - дело в том, что мы росли в одном приюте, и я частенько спасал его от кулаков более старших и жестоких воспитанников. Потом он вырос в высокого нескладного малого с головой похожей на облетевший одуванчик, служившей вместилищем самых обширных сведений обо всём и вся.

Народу на базаре всегда было полно. Сегодняшний день не стал исключением. Мне пришлось пристроиться в хвост длиннющей очереди, передвигавшейся со скоростью контуженой улитки, иначе попасть на территорию торговых рядов не представлялось возможным. Сзади напирали, пихались локтями и наступали на пятки, я поневоле делал то же самое. До будки Трещотки я добрался помятым как постель новобрачных.

Краска на будке высохла и облепилась. Я испытал жгучее желание поковырять ногтем выступившие бугорки, но потом решил, что мастер Таг не одобрил бы траты высокооплачиваемого (из его кармана) времени на подобные пустяки.

Будка у Трещотки работала по принципу 'входите, люди добрые'. Я указательным пальцем отодвинул фанерный лист, заменявший дверь, и зашёл внутрь.

Трещотка сидел на табуретке, положенной на бок и ковырял шилом в подошве огромного башмака. На мой взгляд, обувь таких размеров должна принадлежать ограм, ни как ни меньше.

– Привет Сухарь! Значит ты уже всё, отстрелялся, или, может, того…, - в зубах сапожник держал иголку с ниткой, поэтому о смысле сказанной фразы можно было только догадываться, но я всё понял как надо.

– Привет Трещотка. Интересно, почему все принимают меня за дезертира? У меня настолько испуганный вид: бледное лицо, бегающие глазки и всё такое?

Трещотка выплюнул иголку и предложил мне другой табурет.

– Извини, я привык к тому, что ко мне редко приходят люди, не имеющие неприятностей с законом.

– Неприятностей у меня полно, но закон тут не при чём.

– Я слышал насчёт неприятностей, - кивнул Трещотка. - Твоя остроухая на крючок ребятам Толстого Али подсела, скоро её подсекут.

– У тебя устаревшие новости, - заметил я, пытаясь устроиться на треклятом табурете как можно удобнее. - В субботу мы с крючка снимемся, и, кстати, Лиринна - не остроухая, она эльфийка.

– Эльфийка, так эльфийка. Я ведь не со зла. Интересно, у них, эльфов, для нас тоже какое-нибудь прозвище придумано?

– Вряд ли. Мы недостойны. Для некоторых из этой братии мы слишком мелки, чтобы они соизволили придумать для нас прозвище.

– Я тоже так думаю, - глубокомысленно произнёс Трещотка. Иногда его тянуло на философию. На губах у него появилась самодовольная улыбка:

– Тебя когда уволили?

– Сегодня. Ты ещё не в курсе?

– Как видишь - нет. А ты я вижу, не успел увольнение обмыть и уже носишься по городу с высунутым языком.

– Выпивка никуда не денется.

– Если только другие не выпьют, - вскинул и опустил взгляд он.

Мы посмеялись. Трещотка мог быть компанейским парнем, когда хотел.

– Так зачем ты пожаловал? - отсмеявшись, спросил он.

– Мне нужна информация.

– Я понимаю, что не починка обуви.

– Я ищу Болванчика.

– Это того, с крысой?

– А что, есть ещё один? - удивился я.

За год службы в армии можно пропустить многое, но Трещотка развеял мои опасения:

– Да нет, конечно. Просто к слову пришлось. Он у нас уникальный тип.

– Да, болванов полно - Болванчик один.

Трещотка стал покусывать большой палец левой руки - характерный признак того, что сапожник задумался. О его вредной привычке знали многие. На базаре ходила шутка, что свою информацию Трещотка высасывает из пальца, однако в этой шутке была только доля шутки. Непроверенных сведений сапожник не давал.

– Болванчик говорил, что отходит от дел. Его крыса заработала достаточно, чтобы обеспечить старику приличный пансион до самой смерти.

– Я сам не раз давал себе такие обещания, однако у меня ничего не вышло. Болванчик, скорее всего, врал, или получил предложение, от которого не смог отказаться.

– Тогда ищи его на набережной. У Болванчика там свой дом.

– На новой набережной или старой? - спросил я.

– Ты что, с Луны свалился? - засмеялся Трещотка. - Конечно, на старой. На новой набережной теперь живут только жирные коты, нашему брату там делать нечего. Всю шушеру оттуда выгребли месяца три тому назад - спасибо мэру! Впрочем, ты же был в армии и ничего об этом не знаешь.

– Не скаль зубы! - буркнул я. - Значит на старой набережной… А улицу, номер дома не подскажешь?

– Что ты! Какая улица, какой номер дома?!! Гэбрил, что с тобой сделала армия?

Я даже обиделся.

– Трещотка, я был там в последний раз ещё в детстве. Если быть честным, ничего не помню, никаких деталей.

– Улица, номер! Эх, темнота! Там, на набережной, отродясь не было ни того, ни другого, - зашёлся в очередном приступе смеха Трещотка. - Там просто дома без всяких улиц и номеров. Ты топай туда смело, мимо дома Болванчика всё равно не пройдёшь. Он намалевал во всю стену крысиную рожу. Её, наверное, с того берега моря видно.