– Отчего же? Если не будешь канючить новой пьесы, милости просим, правда, дорогая? – И Нелидов обернулся Софье. – Да что с тобой? Ты точно привидение увидела. Соня, да ты здорова ли?

– Не беспокойся, мой друг, – торопливо произнесла Софья и быстро направилась к двери. – Пойду, распоряжусь насчет обеда.

– Да что с ней такое? И как бледна! О чем вы говорили, Леонтий? – Нелидов стал серьезен и пристально посмотрел в глаза гостя.

– Помилуй, брат! О чем мы могли говорить, коли я приехал с полчаса назад! И к тому же, как ты помнишь, мы едва знакомы! Сдается мне, что она нездорова. Да и я явился незваным гостем. Кто будет такому рад? Впрочем, если не очень помешаю, я бы хотел пожить у тебя недельку-другую.

– Отчего же? Оставайся!

И они снова обнялись.

– Ты сердит на меня? – спросил Нелидов.

– Был сердит, да прошло. Что же поделать, если у меня кроме «Белой ротонды» в жизни нет ничего. Ты да театр. Вот два моих кумира. Театр, почитай, погиб, вот я к тебе и приехал зализывать свои раны.

– Мне кажется, ты преувеличиваешь! Не могу поверить, что в столице не найдется для тебя завалящей пьесы!

– Мне нужен только ты!

– Но я не пишу теперь пьес! Мне нечего тебе предложить!

– Я думаю, что при желании, повторяю, при желании, ты бы мог переделать в роскошную пьесу любую из твоих сказочных новелл. – Рандлев-ский весь подался вперед.

– Леонтий, как я понимаю и как ты понимаешь, дело не только в пьесах! Оставим это! – Феликс прошелся по комнате и нервно закурил. – Как там движется дело об убийстве несчастной Изабеллы? – спросил он, чтобы переменить тему беседы.

– Совсем не движется. Я полагаю, что полиция в конечном итоге обвинит все-таки Толкушина. А там уж присяжные решат. Темная история!

Оставив мужчин в гостиной, Софья выскочила из комнаты как ошпаренная, но силы ее тотчас же покинули и она прислонилась к стене. Зубы ее стучали, руки ходили ходуном, все тело тряслось. Она не могла совладать с собой. Панический ужас и полное отчаяние овладели ею настолько, что совершенно парализовали разум. Что теперь делать? Верить ли этому человеку? Если верить, то получается, что Нелидов – настоящий монстр! И что тогда? Все эти месяцы она жила на краю могилы? Могилы, которую тот любовно и с удовольствием приготовлял для нее? Для того, чтобы потом без спешки, с красивыми деталями отправить на тот свет и затем сотворить очередной кровавый шедевр? Господи! Да это просто немыслимо! Нет, этот человек лжет, наговаривает на Феликса! Он мстит ему за то, что он оставил театр в трудную минуту, лишил его пьес! Ведь она не глухая, не слепая. И совсем не глупая или легкомысленная, чтобы не видеть порочности человека. Впрочем, впрочем… Почему она не выбросила письма? Почему не спросила напрямую самого Нелидова в тот же день? Сознайся, в глубине души, в самой-самой ее сердцевине живет махонький червячок подозрения, недоверия. Да, ты Феликса знаешь. Ты его любишь. Знаешь или любишь? Чего больше? Слишком много любви. Как у Толкушиной. Нет, душа моя, ты Нелидова не знаешь совсем. Ведь чужая душа потемки!

– Куколка моя! Ты что тут в темноте притаилась? – Софья вздрогнула от громкого голоса Матрены. – Да на тебе лица нет! Что опять приключилось?

– Пока еще ничего. – Софья с трудом оторвалась от стены. – Но боюсь, Матреша, нас ожидают большие неприятности!

Софья хотела пойти, но неожиданно замерла. Из темноты угла неспешно выполз мохнатый, неестественно огромный паук и зашевелил своими омерзительными длинными конечностями. Паук, зимой? Она охнула, видение исчезло.

За окном совсем стемнело, когда сели обедать. На столе стояли свечи, и их веселый треск был единственным звуком, когда за столом повисало молчание. Софья выглядела бледной, но спокойной. Она не могла позволить себе быть невежливой и говорила за столом ровно столько, сколько подобает хозяйке, чтобы не показаться негостеприимной. Рандлевский рассказывал столичные новости, они обсуждали с Нелидовым новинки литературы, и по всему было видно, что молодые люди действительно близки, дружны и соскучились друг по другу. Софье это обстоятельство тоже показалось чрезвычайно неприятным, хотя она тотчас же укорила себя за явную глупую ревность. В сложившихся обстоятельствах все будет колоть глаза.

Рандлевскому отвели комнату в другом конце дома. Филипп натопил от души, Матрена взбила высокую перину. Но гость не спешил ложиться. До глубокой ночи старые товарищи сидели в кабинете Нелидова и говорили приглушенными голосами. Софья не дождалась Феликса и на этот раз ушла спать одна. Правда, ее одиночество поспешил разделить верный друг Зебадия. Ему не хотелось мерзнуть на своей вытертой подстилке, и он поскорее забрался в кровать своей хозяйки.

На другой день солнце светило ослепительно ярко. Свежий воздух, мороз и тишина звали гулять. Нелидов, Софья и Рандлевский двинулись в парк. В лучах яркого зимнего солнца, блестевшего на снегу, Софье ее прежние страхи показались не такими чудовищными. Она решила, что за всем этим кроется какое-то недопонимание, неясность, нечто, что скоро прояснится, и тогда все войдет в прежнюю колею.

– А что это, неужто пруд? – прищурился на солнце Рандлевский. – Как тут чудно!

Он быстро побежал по льду и потопал ногами.

– Как славно замерзло! И как прозрачно, при желании можно и рыб видеть!

– Полно, разве их можно увидеть подо льдом? – удивился Нелидов.

– Но лед чудо как хорош! Прямо просятся коньки! Вы катаетесь на коньках? – Леонтий обратился к Софье.

Выяснилось, что Софья любит кататься на коньках, а Нелидов не умеет вовсе. Удивительно, но на чердаке дома нашлась одна пара коньков, и Софья поспешила их обновить. Поначалу ее движения были неловки, но скоро она освоилась и стала довольно быстро и плавно кружить по льду. Нелидов и Рандлевский хлопали в ладоши от восхищения. На следующий день молодые люди снова пошли гулять, на этот раз Софья сразу взяла коньки, привязала их к ботинкам и принялась чертить фигуры на льду пруда. Мужчины немного постояли, замерзли и пошли гулять вокруг. С того дня Софья каждый день каталась на пруду, но теперь ее сторожил Филипп Филиппович. Иногда он, как цапля, стоял на одной ноге, той, что деревянная, так теплей.