Дэйв Хэнсон! Властью твоего истинного имени призываю клетки и гуморы, Ка и Оно, Сверх-Я и…

«Дэйв Хэнсон!» Прорвавшись сквозь кромешную тьму, это имя впилось в него, принялось по частичкам выуживать его из пустоты. Нежданно-негаданно он осознал, что жив — и удивился. Вокруг был воздух. Он жадно вдохнул его, и легкие словно обожгло огнем. Странно, ведь он мертв, а тут вдруг начал дышать…

Он взял себя в руки, бросил фантазировать и сделал еще один вдох. Вновь жжение, но уже почти терпимое. Сделав над собой усилие, он принюхался к запахам места, где находился. И вновь удивился — ни намека на едкий лекарственный аромат больницы. Отнюдь: его ноздри опалила ядовитая вонь серы, горящей шерсти и нестерпимо сладких благовоний.

Ему стало душно. Его диафрагма напряглась, что вызвало резкую боль в расслабленных долгим бездействием мышцах. Он чихнул.

– Хороший знак, — раздался мужской голос. — Попутчики смирились и уходят. Способность чихать доступна лишь истинному существу. Но шансов у него все равно маловато — вся надежда на саламандру.

Собеседники мужчины что-то хором промычали в знак согласия. Но гомон умолк, когда послышался дребезжащий старческий голос:

– Тут нужен ярый огонь, сир Перт, не всякой саламандре он по силам. Можно было бы подкрепить его высокочастотным излучением, но оно, осмелюсь заметить, чревато дурным воздействием на предпсихею. Возможно, применение одомашненного суккуба…

– Этим тварям доверять опасно, — возразил первый голос. — Тем более сейчас, когда падает небо.

Фраза растаяла в тумане галлюцинаций и недодуманных мыслей. Когда падает небо? Вся королевская конница, вся королевская рать не может Шалтая, не может Винтая… Нет, не может Шалтая, не может Гайкая… Спросил бульдог у таксика… Бульдог?

– Буль? — прохрипел он. — Бульдог!

– Бредит, — прокомментировал первый голос.

– Да нет же — бульон! Буль-он! — но он сам понимал, что вновь оговорился, и еще раз попытался произнести это слово, еле ворочая языком, спотыкаясь на каждом слоге: — БУЛЬДОШЕР!

Дьявольщина, он что же, разучился выговаривать самые простые английские слова?

Но слова эти были не английские. И к канадскому диалекту французского — единственному иностранному языку, в котором он что-то смыслил, — тоже не имели отношения. Тем не менее здешнее наречие было ему понятно — да он сам только что говорил на нем, запоздало сообразил он. И, между прочим, владел этим неведомым языком превосходно — вот только слова для обозначения бульдозера в этом наречии просто не существовало. Он попробовал раскрыть глаза.

Несмотря на странные запахи, комната — палата? — выглядела успокаивающе обыкновенно. Он лежал на высокой кровати. На спинке, в ногах у него, даже висел какой-то график. Стены безупречно белые. Он медленно сфокусировал взгляд на группе врачей и медсестер — и узрел в их глазах вполне уместную профессиональную тревогу за его здоровье. Правда, вместо приличествующих случаю белых халатов они были одеты в пестрые длинные рясы, усыпанные странными значками, звездочками, полумесяцами и прочими символами, заимствованными не то из астрологии, не то из химии.

Он потянулся поправить очки. И обнаружил, что очков на носу нет! Это открытие доконало его. Сомнений не оставалось: все, включая комнату, — лишь бредовое видение. Ведь он, Дэйв Хэнсон, до такой степени близорук, что без очков собственного носа не видит, что уж там говорить о людях, а тем более деталях их одежды.

Тем временем пожилой мужчина с маленькими усиками наклонился к графику в ногах Дэйва.

– Хм-м… Марс в тригоне с Нептуном… — протянул он, и Дэйв догадался по его голосу, что это и есть тот, кто заговорил первым. — С учетом всех искажений в Скорпионе… хм-м. Знаете, давайте-ка добавим к физраствору еще два кубика кортизона.

Хэнсон попытался приподняться, но его слабые руки оказались ненадежной опорой. Он беспомощно раскрыл рот. Тоненькие пальчики коснулись его губ, синие глаза, полные сочувствия, взглянули на него. Медно-рыжие волосы обрамляли лицо медсестры: лицо с безупречно правильными чертами и прозрачной кожей. Такие лики встречаются раз на миллион — и все равно самим своим существованием заставляют верить в легенду о колдовской силе рыжих волос.

– Тс-с-с, — произнесла красавица.

Он было попробовал выскользнуть из-под ее руки, но она ласково покачала головой. Другой рукой она принялась делать замысловатые пассы.

– Т-с-с, — повторила она. — Отдохни. Успокойся и спи, Дэйв Хэнсон, и вспомни время, когда ты был жив.

Врач что-то резко выкрикнул — что именно, Хэнсон так и не понял, ибо уже погружался в забытье. Он попытался припомнить слова медсестры — что-то о времени, когда он был жив, — можно подумать, так уж давно он умер… Нить мысли ускользала от него. Последний стремительный жест девушки — и его веки смежились, запахи перестали терзать нос, все звуки растворились в тишине. Один раз он почувствовал легкий укол — похоже, ему начали делать переливание. И вновь он оказался пленником своего сознания, наедине с воспоминаниями. По большей части они относились к последнему дню его жизни. Казалось, он заново проживает эти минуты и часы, и даже мысли были те же самые, что и тогда.

Вначале он увидел лицо своего дяди, искаженное злорадной усмешкой. Его дяде, Дэвиду Арнольду Хэнсону, с внешностью повезло: все женщины сходили с ума от его мужественной красоты, все мужчины втайне мечтали в него перевоплотиться. Но в данный момент он показался Дэйву отвратительным злым демоном, специально посланным, чтобы его, Дэйва, мучить. Запрокинув голову, дядя зашелся мерзким хохотом, в тесном кабинете затряслись стены.

– Значит, твоя милашка пишет, что ваша прощальная вечеринка не прошла для нее даром? — торжествующе взревел он. — И ты притащился сообщить мне о своем честном, благородном решении? Ладно, племянничек, ладно, дорогуша, ты поступишь честно-благородно. Ты будешь верен контракту, который подписали мы с тобой.

– Но… — попытался возразить Дэйв.