Как гуляли на именинах, как пели гимн Турнедалена, как явилась охотничья бригада и о том, как четыре подростка созерцали звезды

.

С годами мой дед все больше жил нелюдимом. Ему нравилось одиночество; с тех пор, как упокоилась бабушка, он стал тяготиться общением с людьми. Жил себе в своей избушке, вел хозяйство и мечтал только об одном - помереть в родном доме. Когда мы навещали его, он встречал приветливо, но с недоверием. В дом престарелых? Да ни за что, будь он трижды неладен, зарубите на носу, в избе вон прибрано - я и сам себе хозяин!

Но время не щадило и его, и вот уже близился тот февральский день, когда деду стукнет семьдесят. Совесть у родни была не на месте - слишком редко захаживали к старику; тогда, посовещавшись, решили закатить пир на весь мир. Надо ведь успеть пополнить семейный альбом парой торжественных снимков, а то дедуга, того и гляди, впадет в детство.

Стоило немалого труда уговорить самого виновника торжества - ну, не ради него самого, так хотя бы ради родственников. Не чуя подвоха, он наблюдал, как идут приготовления. За неделю до сбора родственники отскребли полы от застарелого пота, отквасили половицы шампунем, надраили ветхие окна техническим спиртом, проветрили дедов траурный костюм, который весь провонял нафталином, отмыли абажуры от наростов жира, поменяли вафельные полотенца, прошлись с пылесосом по всем закуткам, при этом обнаружив неимоверную кучу паучьих тенетников и дохлых мух, вынесли хлам из сарая, расставили обувь неестественными рядами и узорами, переставили шкафы и комоды - короче, перепутали все на свете, так что и отыскать ничего не возможно. Дед уже не раз пожалел, что пустил в дом саранчу, - причитал и бранился. Но это как подготовка к высадке десанта, - раз начал, надо довести до конца.

.

День рождения пришелся на пятницу. Нам с сеструхой разрешили пропустить школу, и мы всей семьей поехали к деду с утра пораньше. Денек выдался ясный, мороз минус двадцать, сухая и безветренная погода, иней посеребрил стекла машины, усеял деревья острыми колючками. На небе гасли последние утренние звезды. Над лесом парила голубая дымка. Отец поставил машину на перепаханном колесами дворе, мы прошли по хрустящей снежной крупе, на крыльце отряхнули ноги. В сенях забрехал дряхлый кобель, финская лайка. Он был подслеповат и с некоторых пор все норовил цапнуть за ногу, так что, пока дед открывал, я на всякий случай вооружился веником.

– Теккос сиелта тулетта? А, это вы пожаловали? - сказал дед по-фински, будто удивляясь. Мать протянула цветы - она несла их под шубой, отец пожал руку и поздравил, я же веником стукнул кобеля - тот кубарем скатился с крыльца, заголосил.

Мы уселись за кухонным столом, слушая, как тикает маятник. Изба казалась непривычно нарядной. Дед сидел в качалке, накрахмаленный воротничок врезался в морщинистую шею, руки беспокойно теребили галстук. Все выглядело ненатуральным и оцепеневшим, как и положено на праздниках.

К обеду стали подтягиваться дядья со своими половинами, на столы выставили большие торты со сливками. Кто-то варил кофе и заливал его в термосы, мы с сеструхой помогали мазать сливочное масло на хлебцы, а сверху клали сочные шматки запеченной лосятины. Другие помощники выкладывали на подносы свежеиспеченные пирожные - по дому разнесся душистый запах корицы, какао и ванили.

Бледное февральское солнышко с трудом выкарабкалось из-за сугроба и озарило зимний день. На выгоне паслось несколько северных оленей, они разгребали снег копытами и выхватывали пучки прошлогодней травы. Двое из них вырыли себе ложбинки да так и лежали, подогнув ноги, чтобы сэкономить тепло, только темные головы торчали над сугробами. Кобель даже не смотрел в их сторону, он нашел себе другое дело за углом избы - обнюхивал желтую ямку в снегу, где сходил до ветра дед. Стайка синичек гроздью облепила пришпиленный кусок сала. Вся природа утопала в белесом свете тундры, солнце не грело совершенно, будто было записано на кинопленку.

Во второй половине дня стали стекаться новые гости. Уже весь двор был заставлен машинами, а вскоре - и все подъезды к нему. Те из гостей, что жили по соседству, прикатили на снегокатах, двое неспешно дошли лугами на лыжах. И вот начались торжества. Гости расселись за двумя накрытыми столами - сухие старички со слезящимися глазами и намерзшими сосульками на бровях и их круглые супружницы, с ручищами, увесистыми, как скалки, затянутые в цветастые сарафаны. Пили кофе с блюдца, закусывая пирожными и бутербродами с лососем. Старинную печку накалили добела, чтоб тепло было, бабки стали вспоминать старые времена и страсть как захотели испечь хлебов.

Выпив по второй чашке, решили, что пора доставать коньяк. Откупорили покупной пузырек, батя стал обносить гостей. Рюмки наполнялись под одобрительные кивки, те, кто за рулем, прикрывали рюмки ладонью. Настроение немного улучшилось. Мать разрезала торт, раскладывала его по блюдцам. Кто-то вспомнил, что надо бы спеть здравицу имениннику, все встали, кроме деда, - он остался в качалке, исходя потом. Батя подлил ему коньяка, для бодрости духа. Тогда, состроив торжественные мины, грянули "мноккая летта" на корявом шведском языке. Именинник не знал, куда деваться, и смущенно схоронился за букетами. Позже ему велели открыть подарки. Он ведь к ним даже не притронулся, чтобы люди не подумали, что вся эта церемония затеяна ради подарков, - разумная предусмотрительность в наших турнедальских краях. Непослушными пальцами дед копался в треклятых узлах и лентах, те не поддавались; наконец, один из дядьев сжалился над ним и принес пуукко - финский нож. Тогда дед ловко вспорол глянцевую обертку, будто щуку потрошил, и извлек на божий свет хрустальную статуэтку лося, резные часы на батарейке, лопатку для торта из турнедальского серебра, размалеванную оловянную кружку, расшитые рушники в рюшах, саамский домотканый ковер с цепочкой, чтобы вешать на стену, богатый бритвенный несессер, книгу для гостей в переплете из дубленой оленьей кожи, полог, расшитый морскими раковинами, дверную вывеску, на которой выжигателем было выведено "Добро пожаловать!" и прочие безделицы. Дед сказал по-фински, что это, мол, излишество; излишество - вот отличное собирательное слово для дорогих побрякушек, которые ему ни к селу, ни к городу. Никто так и не осмелился подарить действительно нужную вещь: колун или новый катализатор для машины, а то ведь дед, чего доброго, подумает, что это намек на то, что он - никудышный хозяин.