Мужчины, кроме тех, кто за рулем, выпили по второй, жены - с ними. Напротив меня сидела сногсшибательная финка откуда-то из Колари. Карие, почти восточные глаза, волосы цвета вороньего крыла - она явно из саамского рода, на грудь спускалась массивная серебряная брошь на цепочке. Незнакомка улыбнулась мне, обнажив острые жемчужные зубки, и протянула половину своей стопки. Не говоря ни слова, но дерзко и открыто глядя в глаза, словно угрожала. Мужики оторопели, стук ложек смолк. Краешком глаза я видел, что отец хочет упредить меня, но я успел схватить стопку. Кончики женских пальцев бабочкой порхнули по моей ладони, мне стало так приятно, что я чуть не разлил водку.

И тут мужики, наконец-то, заговорили. Впервые за день между ними завязалось некое подобие беседы. Причиной тому, конечно, был алкоголь, растопивший им лед во рту; прежде всего они стали обсуждать, что сделает пацан: сблюет или закашляется и выплюнет водку на скатерть - уж больно он чахлый и зеленый на вид. Когда отец привстал, пытаясь помешать мне, несмотря на любопытство братьев, я понял, что время не терпит.

Я запрокинул голову и махом опрокинул стопку точно лекарство. Водка побежала вниз по телу так, как струйка мочи прожигает снег, мужики заулыбались. Я даже не закашлялся, только почувствовал, как в желудке вспыхнул огонь и подступила тошнота, незаметная для посторонних. Отец хотел разозлиться, но понял, что поздно, а братья похвалили меня, сказав, что парень точно из нашего рода. Потом начали нахваливать удивительную способность нашего рода пить не пьянея, а свои слова подкрепляли красочными байками и случаями из жизни. Когда тема была исчерпана (а исчерпать ее было ох как не просто!), мужики с той же обстоятельностью обсудили невиданную выносливость нашего рода в бане. При этом тут же заслали одного истопить баньку, спрашивая друг друга, как такая естественная мысль не пришла им в голову раньше. Потом гости стали обсуждать невероятный талант нашего рода к тяжелому физическому труду, слава о чем ширилась по обе стороны границы, а в подтверждение того, что мы не хвастаем и не преувеличиваем, стали приводить подходящие для случая истории, ходившие о нас в народе.

Родственники со стороны невесты начали проявлять признаки легкого нетерпения. Особенно отличались два рослых амбала, которые явно хотели встрять в разговор. Наконец, самый красноречивый из них впервые за этот вечер решил воспользоваться своей глоткой не только для еды. Так, он позволил себе неслыханно оскорбительное замечание - что-то насчет родственничков, которые невесть чего о себе воображают и без толку мелют языком в общественных местах. Отец мой с братьями пропустили эту колкость мимо ушей и углубились в обсуждение того, как один наш предок сорок километров тащил на себе трехпудовый мешок с мукой, чугунную печку и хворую жену в придачу, ни разу не скинув свою ношу даже тогда, когда останавливался по малой нужде.

Стряпухи внесли гигантский поднос, на котором высилась гора печеной вкуснятины. Здесь были и пшеничные булки, нежные, как девичьи щечки, и белые сдобные кангосские пышки, и мягкие сочники, и хрустящие крендельки, и обсахаренные меренги в яичной глазури, и пончики, обжаренные в кипящем масле, и слоеные пироги с божественной ягодной начинкой - да разве все упомнишь. А еще принесли глубокие миски, до краев наполненные взбитыми сливками, и горячее золотистое варенье из морошки, хранившее вкус солнца. Со звяканьем была внесена гора фарфоровых чашек, и из здоровенных кофейников (каждый из них мог утолить жажду солидного прихода) полился черный, как смоль, кофе. Круги золотистого сыра размером с покрышку грузовика выкатывались на стол и, наконец, явился верх изыска, венчавший изобилие яств, - шмат вяленой оленины. Гости отрезали соленые ломти, клали их в кофе, смешивали с сыром, брали губами белые куски рафинада. И только тогда, налив себе в блюдце дрожащими от нетерпения руками, с упоением отхлебывали манну небесную.

Когда я выпил кофе, тошнота прошла. В голове будто все прояснилось. Пасмурная туча рассеялась, и картина предстала мне во всей красе. Глаза - два горячих воздушных шара, в которых тяжелые бычьи головы дядьев расплывались до немыслимых размеров. Кофе во рту поменял вкус - стал более тягучим, крепким. У меня возникла непреодолимая охота хвастаться. Потом меня разобрал смех, не остановить - хохот распирал меня и рвался наружу. Я поглядел на прекрасную финку - мысленно уже залез к ней под юбку, и красота ее стала казаться мне совсем уж неземной.

– Мие ускон етта пойка он пяисса. Кажется, мальчик пьян, - сказала она по-фински грудным, с легкой хрипотцой альтом.

Все рассмеялись, а я так просто покатился, чуть не свалившись со стула. Потом, пожевав оленины и сыра и расплескав кофе по столу, подумал - ну, теперь я крут. Мать невесты пожаловалась на воробьев, которые собрались за этим столом и не хотят ничего клевать - удивительно, говорила она, как такой худосочный род умудряется размножаться, а уж о подобном пренебрежении турнедальским хлебосольством она не слыхивала с тех пор, как шведский король отказался принять чарку в Вояккале. Все налегли на еду. Мать же невесты в сердцах сказала, что, если гости и дальше будут делать вид, что едят выпечку, то лучше пусть засунут ее себе в другое место, потому как всякому терпению бывает предел. И хотя животы чуть не лопались, а ремни были ослаблены до последней дырки, все гости потребовали добавки. Потом еще. И еще. Пока вдруг резко не отвалились от стола, не в силах съесть ни крошки.

Тогда был предложен коньяк. Но пить его не стали, разве что несколько финок. От водки же напротив не отказывались, поскольку беленькая не только имеет уникальное свойство не занимать места в желудке, но еще и помогает переваривать пищу, улучшает самочувствие и снимает тяжесть, которая наступает после обильной трапезы. Жених в очередной раз кивнул наименее набожной стряпухе, чтобы та забрала пустые бутылки на кухню. Когда она принесла их обратно, бутылки чудесным образом успели снова наполниться, но едва я протянул свою стопку - батя так хряснул меня по руке, что она зашлась от боли.