Сходные противоречия были характерны и для его великой мечты о двухстах миллионах человек, полноценных в расовом отношении хозЕвропыв подчинении по установленному ранжиру, так что те могут «по ту сторону добра и зла вести свое скромное и самодостаточное существование», тогда как избранный народ следует своей исторической миссии и танцует у костра в ночь на Иванов день, почитает законы природы, искусство, равно как и идею величия, и в общедоступных гостиницах движения «Сила через радость» на Британских островах, у фиордов Норвегии или в Крыму находит в веселии фольклорных праздников и музыке оперетт разрядку от тягот своего исторического призвания. Скрепя сердце говорил Гитлер о том, как еще далеко до осуществления этих его видений – понадобится сто или двести лет – и что он, «подобно Моисею, лишь издали увидит эту Обетованную землю» [583].

Череда постоянных поражений начиная с лета 1943 года отодвинула его мечту еще дальше. После неудачного крупного наступления под Курском Советы неожиданно перешли в контрнаступление и, вводя в бой казавшиеся неисчерпаемыми резервы, опрокинули отчаянно сопротивлявшиеся немецкие соединения. На южном участке фронта соотношение сил было один к семи, а на участках групп армий «Север» и «Центр» – приблизительно один к четырем. К этому прибавилось еще и партизанское войско, поддержавшее по точно согласованным планам советское наступление и разрушившее, например, только в течение августа железнодорожные пути в немецком тылу на двадцати тысячах участков. В начале августа Красная Армия захватила Орел, примерно три недели спустя – Харьков, 25 сентября – Смоленск, а затем и Донбасс. В середине октября она уже была под Киевом.

Не менее фатально развивались в это время события и в Средиземноморье. Несмотря на все увещевания и уступки с немецкой стороны, с началом весны появились неопровержимые признаки того, что Италия находится накануне краха. Муссолини, усталый и больной человек, все в большей степени утрачивал свою власть и превратился в неубедительно жестикулирующую марионетку дергавших его со всех сторон партий. В середине апреля он встретился с Гитлером в Зальцбурге и под давлением своего окружения выразил готовность назвать партнеру по «оси» те условия, на которых Италия будет продолжать войну, в частности, он повторил и требование о заключении мира на Востоке, которое безуспешно выдвигал еще за несколько недель до этого. Но и тут он оказался не в состоянии противостоять гипнотизирующему потоку слов Гитлера; как тот потом резюмировал, дуче по прибытии выглядел «сломленным старцем», а уезжая четыре дня спустя, производил впечатление «воспрянувшего, готового действовать человека» [584].

И уже через три месяца, 19 июля 1943 года, обострившееся положение вновь свело обоих в Фельтре в Северной Италии. За это время союзники захватили Тунис и Бизерту, взяли в плен пополненные – вопреки совету Роммеля – до 250 000 человек войска в Фрица. Никто не может сказать, будет ли грядущее поколение поколением гигантов. Германии понадобилось тридцать лет, чтобы прийти в себя, Рим так и не поднялся. Таков язык истории» [585]. Однако Муссолини и тут промолчал. Манящий зов истории, сохранявший для него такое очарование на протяжении всей его жизни, казалось, уже был столь же не в силах вырвать его из состояния подавленности, как и пробудить в нем простую волю к самоутверждению. И в последующие дни, когда он вернется в Рим, он останется таким же застывшим в своей пассивности, хотя, как и все, он чувствовал, что его вот-вот свергнут. И будучи в курсе намерения заговорщиков лишить его власти и заменить триумвиратом из высшего фашистского эшелона, он тем не менее не воспрепятствовал созыву Большого совета в ночь с 24 на 25 июля. Одного из близких ему людей, посоветовавшему ему в последнюю минуту разгромить заговор, он попросил помолчать: Молча и словно в изумлении, высидел он и тот пылкий, продолжавшийся в течение десяти часов суд над собой. На следующий вечер его арестовали. Ни один человек за него не вступился. Безмолвно, после столь долгого пароксизма и театрального возбуждения, он и фашизм исчезли из общественной жизни. Назначенный главой правительства маршал Бадольо распустил партию и снял ее функционеров со своих постов.

Хотя нельзя сказать, что Гитлер был не готов к этому, но свержение Муссолини все же глубоко потрясло его; итальянский диктатор был единственным государственным деятелем, к кому он питал определенную личную привязанность. Правда, куда больше его беспокоили политические последствия этого события, особенно же слишком явные «параллели с Германией», которые, как следовало из донесений политической полиции, невольно возникали у общественности: «Simul stabant, simul cadent» (то же стойло – тот же навоз) – так охарактеризовал Чиано еще за годы до того идентичность обеих систем [586]. Примечательно, что Гитлер отказался выступить с речью, но приказал принять обширные меры для предотвращения беспорядков. Затем он – быстро и не без осмотрительности – разработал план по освобождению Муссолини (операция «Дуб»), по военной оккупации Италии (операция «Шварц»), а также по захвату Бадольо и короля с целью восстановления фашистского режима (операция «Штудент»). На вечернем обсуждении обстановки 25 июля он отверг предложение Йодля дождаться сначала более подробной информации:

Поздно вечером, перегруппировывая находившиеся на итальянской территории соединения и выделяя дополнительные силы, Гитлер почувствовал позыв к тому, чтобы оккупировать и Ватикан: «Там ведь торчит главным образом весь этот дипломатический корпус», а все возражения он отмел лапидарным замечанием: «Все это чепуха. Тут весь сброд, вот этот сброд свинячий и вытащим…» А потом, добавил он, можно будет и извиниться. Правда, в конечном счете он отказался от этой мысли. И все же ему удалось так усилить свои войска в Италии, что, когда Бадольо заключил вскоре с союзниками соглашение о прекращении огня, немцы смогли за несколько часов справиться с численно превосходившими их итальянскими войсками и занять все ключевые позиции в стране.

Муссолини же после его ареста перевозили в течение нескольких дней из одного места в другое, пока он не был вызволен командой немецких десантников из горного отеля на Гран-Сассо. Свое возвращение к власти он воспринял безучастно, так как видел, что изменился только антураж его заключения. В октябре ему пришлось уступить Германии Триест, Истрию, Южный Тироль, Триент (Тренто) и Лайбах (Любляну), что он и сделал все с тем же безразличием. У него было, собственно, единственное желание – вернуться назад в Романью, откуда он был родом. Мысленно он уже ждал конца. Одной из почитательниц, попросившей у него еще в дни ареста автограф, он написал на своей фотографии: «Mussolini defunto» Муссолини – мертвец (итал. ) – Примеч. пер. [588].