Когда же «эта зима тревоги нашей» [473] прошла, и с наступлением весны вновь началось немецкое продвижение вперед, к Гитлеру возвратилась его уверенность, и, находясь в окрыленном настроении, он даже высказывает свое недовольство тем, что судьбой ему, мол, предназначено вести войну только со второстепенными противниками. Но какой хрупкой была эта его вера в себя и какими издерганными были его нервы, видно из одной записи в дневнике начальника генштаба сухопутных войск: «Уже всегда имевшая место недооценка возможностей врага принимает постепенно гротескные формы, – пишет тот, – о серьезной работе уже не может быть и речи. Болезненное реагирование на впечатления момента и полная несостоятельность в оценках командного аппарата и его возможностей – вот что характерно для этого т. н. „командования“ [474]. Правда, план операций на лето 1942 года создавал впечатление, что опыт минувшего года Гитлера чему-то научил. Вместо того, чтобы вести наступление, как раньше, тремя клиньями, теперь вся наступательная мощь сосредотачивается на юге, чтобы «окончательно уничтожить оставшиеся еще в распоряжении Советов силы и в максимальной степени лишить их важнейших военно-экономических центров». Планировались также своевременное прекращение операций, подготовка зимних квартир и, в случае необходимости, сооружение по аналогии с «Западным валом» оборонительной линии («Восточный вал»), которая позволила бы вести хоть в течение ста лет такую войну, «какая не доставляла бы уже нам тогда особенных хлопот» [475]. Но когда во второй половине июля 1942 года немецкие войска вышли к Дону, не загнав., как планировалось, противника в большой «котел». Гитлер вновь пошел на поводу у своего нетерпения и своих нервов и забыл все уроки прошлого лета. 23 июля он отдал приказ разделить наступление на две одновременные наступательные операции по сходящимся направлениям: группа армий «Б» должна была через Сталинград прорваться к Астрахани на Каспийском море, а группа армий «А» – уничтожить вражеские войска под Ростовом, а затем выйти к восточному побережью Черного моря и двигаться на Баку: силам, державшим до начала наступления фронт протяженностью в восемьсот километров, к концу операции предстояло прикрывать линию длиной более чем в четыре тысячи километров, к тому же еще не вынудив противника вступить в сражение и уж тем более не разгромив его.

Гитлеровская эйфория в оценке собственных возможностей была, вероятно, продиктована обманчиво выглядевшей географической картой: к концу лета 1942 года его власть по своей протяженности достигла апогея. Немецкие войска стояли вдоль всего побережья Атлантического океана от мыса Нордкап до испанской границы, в Финляндии, повсюду на Балканах, а также в Северной Африке, где уже разгромленный, по мнению союзников, генералРоммелюи непривычного облика бормотали на загадочных языках приветственные слова, по бескрайней степи, где не было и намека на тень, войска, поднимая тучи пыли, катились вперед. В конце августа они вышли на южном направлении к охваченным огнем, разрушенным нефтеперегонным заводам Майкопа; от нефти, служившей в длинных, ожесточенных дискуссиях прошедших недель оправданием этого наступления, Гитлеру не досталось почти ничего. 21 августа немецкие солдаты подняли знамя со свастикой над Эльбрусом, самой высокой горой Кавказа. Два дня спустя части 6-й армии вышли к Волге у Сталинграда.

Однако внешность была обманчивой. Для ведения быстро разраставшейся войны на трех континентах, на морях и в воздухе, не хватало людей, вооружения, транспортных средств, сырья, а также командных кадров. Находясь в зените, Гитлер давно уже был побежденным человеком. Разражавшиеся подобно ударам кризисы и неудачи, чьи последствия еще больше усугублялись его упрямством, демонстрировали весь ирреальный характер этой гигантски растянувшейся в географическом пространстве власти.

Первые симптомы кризиса проявились на Востоке. С началом летнего наступления 1942 года Гитлер перенес свою ставку из Растенбурга в Винницу на Украине и здесь, на ежедневных обсуждениях положения, защищал со все возрастающим упорством свое решение овладеть как кавказским регионом, так и Сталинградом, хотя захват этого города на Волге уже не имел никакого значения, разве что только срывал судоходство на реке. Но Гитлер теперь уже не допускал никаких возражений своим планам. 21 августа произошла ожесточенная перепалка, когда Гальдер выразил мнение, что наличных сил для двух столь выматывающих наступлений у немцев недостаточно. Начальник генерального штаба дал понять, что полководческие решения Гитлера игнорируют пределы возможного и, как это он сформулировал впоследствии, делают «мечты законом действий». Когда же в ходе этих дебатов он указал на то, что русские ежемесячно производят тысячу двести танков, взбешенный Гитлер запретил ему продолжать «такую идиотскую болтовню» [476].

Спустя примерно еще две недели в ставке фюрера произошла новая стычка, на этот раз из-за задержки продвижения на кавказском фронте. Теперь уже преданнейший Йодль стал тем человеком, который не только рискнул открыто защищать командующего группой армий «А» фельдмаршала Листа, но и, в дополнение ко всему, процитировал собственные слова Гитлера, чтобы доказать, что Лист лишь придерживался полученных им указаний. Вне себя от ярости, Гитлер прервал разговор. 9 сентября он потребовал от фельдмаршала, чтобы тот подал в отставку, и вечером того же дня взял командование этой группой армий на себя. Раздосадованный до глубины души, он отныне почти полностью откажется от контактов с генералитетом своей ставки, в течение нескольких месяцев не будет даже подавать руки Йодлю и не переступит порога кабинета, где делались доклады о положении на фронте, – впредь обсуждения будут проходить в его маленьком бревенчатом домике в самом узком кругу и неизменно ледяной обстановке и станут пунктуально фиксироваться в стенограммах. Свое убежище Гитлер теперь покидает только с наступлением темноты и прогуливается по уединенным дорожкам. И обедает он отныне в одиночестве, компанию ему составляет только его овчарка, гостей приглашает редко: точно так же отпало и вечернее застолье, а с ним и вся мелкобуржуазная общительность и доверительная непринужденность в ставке. В конце сентября Гитлер, наконец, убрал и Гальдера. Еще за какое-то время до того он обратил внимание на доклады начальника штаба при главнокомандующем Западным фронтом генерала Цайтцлера. Они отличались богатством тактических идей и постоянным оптимизмом. Теперь ему хочется видеть близ себя «человека, как этот Цайтцлер», заявил он [477] и назначил того начальником генштаба сухопутных войск.

А в это время все большая часть 6-й армии и со все более возраставшими потерями вступала в Сталинград и закрепилась на северных и южных окраинах города. По всей видимости, на этот раз русские были полны решимости не отступать, а принять бой. В руки немецких войск попал приказ Сталина, в котором тот тоном озабоченного отца отчизны возвещал своему народу, что отныне Советский Союз не может больше уступать свою территорию. За каждую пядь земли следует биться до последнего. Словно чувствуя в этом личный вызов себе, Гитлер требует теперь, вопреки совету как Цайтцлера, так и командующего 6-й армией генерала Паулюса, захватить Сталинград – этот город стал фантомом престижа, его взятие «настоятельно необходимо по психологическим причинам», как заявил Гитлер 2 октября. А восемь дней спустя он добавил, что у коммунизма надо «отнять его святыню» [478]. Когда-то он сказал, что с 6-й армией он может штурмовать небеса. Теперь он вступил в кровавый бой за дома, жилые кварталы и заводские здания, в бой, обернувшийся для обеих сторон огромными потерями. Численный состав немецких войск постепенно сократился до своей четверти. Но весь мир с часу на час ожидал известия о падении Сталинграда.