Между тем перетряска не ограничилась вермахтом. На том же заседании, где Гитлер объявил об изменениях в военном руководстве, было сообщено об освобождении Нойрата с поста министра иностранных дел, его место занял Риббентроп. Одновременно были назначены некоторые важные новые послы (Рим, Токио, Вена). Сколь «непринужденно» Гитлер распоряжался делами государства, видно по тому, как он мимоходом назначил Вальтера Функа министром экономики. Гитлер встретил его как-то вечером в опере и в антракте предложил ему этот пост; Геринг, заявил он, даст ему дальнейшие инструкции. На заседании 4 февраля он был представлен как преемник Шахта. Одновременно это было последним заседанием кабинета министров в истории режима.

На всем протяжении кризиса Гитлер был озабочен тем, что заграница может истолковать эти процессы как симптом скрытой борьбы за власть и увидеть в них признак слабости. Кроме того, он опасался новых столкновений, если разбирательство дела Фрича в военном суде, на которое ему пришлось бы согласиться, если бы генералитет стал на том настаивать, извлекло бы на свет божий состряпанную интригу и реабилитировало генерал-полковника: «Если это станет известно в войсках, произойдет революция», – предсказывал один из посвященных в дело. В силу этого Гитлер решил закамуфлировать один кризис другим, гораздо более масштабным. Уже 31 января Йодль записал в своем дневнике: «Фюрер хочет отвлечь внимание от вермахта, держать Европу в напряжении и вызвать назначением на различные новые посты новых людей впечатление не временной слабости, а концентрации сил. Шушниг должен не набираться храбрости, а дрожать» [180].

Этим была обозначена точка кризиса, на которую теперь решительно взял курс Гитлер. С июльского соглашения 1936 года он ничего не делал для улучшения германо-австрийских отношений, скорее, он использовал договор только для того, чтобы, казуистически прикрываясь видимостью законности, затевать все новые ссоры. Правительство в Вене с растущей озабоченностью отмечало, как кольцо вокруг него постепенно сжималось все плотнее. Взятые им под сильным нажимом обязательства по соглашению ограничивали его свободу действий точно так же, как все более тесные отношения между Римом и Берлином. Кроме того, имелось сильное подпольное национал-социалистическое движение в собственной стране, ободряемое и оплачиваемое рейхом, оно развило вызывающую активность. В своей страстной кампании за аншлюс оно могло опереться не только на старую мечту немцев об объединении, которое наконец стало возможным после распада двуединой монархии в 1919 году, но и на австрийское происхождение Гитлера, личность которого, казалось, предвосхищала идею единства. Пропаганда движения действовала на страну, жившую с незабытыми великодержавными воспоминаниями в плохо функционирующем государстве-обрубке, которое было ей безразлично. Униженное, во многих отношениях дискриминируемое в сравнении с другими государствами-преемниками разгромленной монархии, обедневшее и пребывавшее в оскорбительной зависимости, население Австрии в растущей степени испытывало потребность в переменах, которая ощущает боль от существующего состояния слишком сильно, чтобы еще и задавать вопросы о реалиях будущего. С неуменьшающимися чувствами этнической и исторической связи оно все больше обращало свои взоры на словно преобразившуюся, самоуверенную Германию, вызывавшую страх и ужас среди вчерашних высокомерных победителей.

Курт фон Шушниг, преемник убитого канцлера Дольфуса, отчаянно искал помощи. После того как он напрасно старался в начале лета 1937 года добиться британских гарантий, его долгое, упорное сопротивление национал-социалистам, осуществляемое при помощи запретов и преследований, стало постепенно ослабевать. Когда Папен предложил ему в начале февраля 1938 года встретиться с немецким канцлером, он в конце концов скрепя сердце согласился. Утром 12 февраля он прибыл в Берхтесгаден, Гитлер встретил его на ступенях резиденции Бергхоф. Сразу после приветствия неожиданно разбушевавшийся Гитлер, драматически разъяряясь, обрушил на гостя град обвинений; слова о впечатляющей панораме, открывавшейся в зале резиденции, Гитлер отмел в сторону: «Да, здесь зреют мои мысли. Но мы встретились не для разговоров оКраузе, ни Англия, ни Франция, ни Италия не пошевелят и пальцем, чтобы помочь ей. Он потребовал свободы деятельности национал-социалистов, назначения своего приверженца Зейс-Инкварта министром безопасности и внутренних дел, всеобщей амнистии, а также ориентации австрийской внешней и экономической политики на курс рейха. Настало время обеда, и возбужденно жестикулировавший Гитлер превратился, по рассказам Шушнига, как ни в чем не бывало, в любезного хозяина, но во время заключительной беседы он в ответ на замечание австрийского канцлера о том, что он по конституции своей страны не может давать никаких окончательных обещаний, распахнул дверь и, выставив Шушнига, криком, в угрожающем тоне позвал генерала Кейтеля. Когда последний вошел и, закрыв дверь, спросил, что приказывает фюрер, тот ответил: «Абсолютно ничего! Посидите здесь!» Немного позже Шушниг подписал обязательство выполнить предъявленные требования. Приглашение Гитлера на ужин он отклонил. В сопровождении Папена он выехал через границу в Зальцбург. За всю поездку он не произнес ни слова. Зато беспечно болтал Папен: «Да, фюрер может быть и таким, теперь вы сами видели. Но когда вы приедете в следующий раз, говорить будет гораздо легче. Фюрер может быть обаятельным» [181]. В следующий раз Шушниг попал в Германию под конвоем, путь его лежал в концлагерь Дахау.

Берхтесгаденская встреча значительно стимулировала деятельность австрийских национал-социалистов. Серией дерзких актов насилия они как бы уведомляли, что скоро придут к власти, все попытки Шушнига организовать хоть какое-то сопротивление запоздали. Чтобы оказать «в последний час» противодействие открытому распаду власти, он решил вечером 8 марта провести в следующее воскресенье, 13 марта, плебисцит, благодаря которому перед лицом всего мира хотел опровергнуть утверждение Гитлера, что за него большинство австрийского народа. Но Берлин тут же нажал на него, и он отказался от своего замысла. По настоянию Геринга Гитлер решил в случае необходимости принять против Австрии военные меры, после того как Риббентроп доложил из Лондона о нежелании Англии воевать за этот роковой реликт Версальского договора; без Англии, как он знал, не выступит и Франция; только у Муссолини, как казалось некоторое время, поглощение Вены немцами вызвало бы раздраженную реакцию. После всего случившегося Гитлер направил в среду 10 марта принца Филиппа Гессенского с написанным от руки письмом в Рим, в котором говорилось об австрийском заговоре против рейха, угнетении патриотически настроенного большинства и угрозе гражданской войны. В конце концов как «сын австрийской земли» он не может сложа руки смотреть на происходящее, продолжал он, теперь он решил восстановить законность и порядок на своей родине. «Вы, Ваше Превосходительство, поступили бы так же, если бы речь шла о судьбе Италии». Он заверял Муссолини в своей, как он писал, прочной симпатии и нерушимости границы по Бреннеру: «Эта граница никогда не подвергнется каким-либо изменениям» [182]. После нескольких часов возбужденной подготовки, вскоре после полуночи, была издана директива № 1 по операции «Отто»: