— Ты хочешь остаться один? Мне уйти?
— Нет, — тяжело вздохнул Атен. — Ты прав, мне станет легче, если я выговорюсь.
— Что тебя беспокоит?
— Мати. Дети каравана. Те из них, которые родились не во время остановок в городах, а в пустыне… Евсей, мне кажется, что метель действительно коснулась их душ своим крылом. Иногда я вспоминаю, как в детстве, слушая истории караванщиков, или потом, уже в пути, читая их своды, меня поражал этот ужасный закон: убивать рожденных в снегах…
— Да, торговцы во все времена старались подгадать рождение ребенка к остановке в городе, женщины прибегали к различным уловкам, лишь бы родить не в снегах… Настоящие караванщики, не мы, изгнанники, верили, что тот, кто пришел в снегах, выжил он или нет, принадлежит не людям, а госпоже Айе, и должен быть отдан Ей. Но мы-то другие! Неужели ты жалеешь, что мы отказались от этого чуждого нашему сердцу закона? Неужели ты смог бы убить свою дочь только потому, что она родилась не в городе, а в повозке среди снегов?
— Конечно, нет. Но я говорю о другом… — он вздохнул, помолчал какое-то время, подбирая слова. — Если предчувствия не обманывают меня, если нам… Будет позволено остаться в родном городе, что станет с ней? Раньше я не задумывался над этим. Но… В последнем городе страж спросил мою девочку, не хочет ли она жить обычной жизнью, не скитаться по бесконечным дорогам среди ветров и стужи. Любая бы на ее месте ответила, что только об этом и мечтает!
— В каком бы поколении ты ни был караванщиком, ты хочешь вернуться в город. Это удивительно…
— Вот мы в дороге тринадцать лет, кажется, уже начали к ней привыкать.
— И все равно что-то влечет нас в города…
— Мы смирились со своей судьбой, но все еще надеемся на чудо.
— Наверно, потому, что мы родились в городе, там наша родина…
— Может быть, именно из-за этого караванщики и убивали детей, которые пришли на свет в пустыне. Они казались им… не такими, как все, ибо в них не было этого чувства. Для них светит, их влечет к себе иная звезда, — задумчиво пробормотал Атен. — Я чувствую это, когда смотрю в глаза Мати… Евсей, я не знаю, что делать. Моя девочка не сможет жить в городе, она принадлежит иному миру!
— Не думай об этом. Как бы то ни было, минует еще не один год, прежде чем мы придем к Эшгару. К тому времени Мати вырастит. Возможно, она изменится, а нет, что ж, она сможет сама избрать свою судьбу и путь, по которому идти. Оставь грядущее завтрашнему дню, все равно настоящее не способно дать ответ на его вопросы. Кто знает, что ждет нас через миг? Если твоей дочери суждено что-то иное, нежели то, что ждет нас всех, путь покажет это. Верь: боги мудры, Они ничего не делают просто так.
— Есть способ повлиять на будущее. Но решение нужно будет принять заранее. В пяти годах пути дорога расходится. Одна возвращает к… нашему городу, вторая идет в неизвестность, в ту часть снежной пустыни, куда не заходил ни один караван. Я долго думал об этом… Может, ради наших детей нам не стоит завершать круг?
— Даже если там нас ждет смерти? Великие боги, Атен! — не выдержав, воскликнул Евсей. — Ты зовешь беду! Подумай о караване, о людях, которые доверили тебе свои жизни!…И, потом, все надежды на то, что нам разрешат остаться в Эшгаре — лишь мечты, не более того! Подобное не позволяется даже тому, кто добровольно ушел с караваном, а потом, передумав, решил вернуться. Мы же были изгнаны! Атен, нас обвинили в ужасном преступлении: заговоре против Хранителя!
— Ты был слишком юн, чтобы понять. Но я столько раз рассказывал тебе обо всем и надеялся, что ты… Мы не были ни в чем виноваты! Все знают, что те обвинения — ложь! Даже служители, как они того ни хотели, не смогли ничего доказать!
— Если б смогли — нас ждала бы казнь. А так — изгнание. Но, что бы там ни было, для всех в городе мы — святотатцы… — Евсей опустил голову на грудь. — За минувшие годы ты о многом забыл, стал по духу караванщиком, но в Эшгаре-то все по-прежнему. Жизнь в городе зависит от Хранителя и не важно, плох он или хорош. Закон говорит: "Хранитель может делать все, что пожелает, и да никто даже в мыслях не осудит его".
— Но Лагар был безумен! Он не понимал, что творит! — вспыхнул караванщик.
— Был нарушен закон, — продолжал настаивать на своем Евсей. — Мы представляли опасность — и нас изгнали.
— Собаки! Нужно было… — на миг он умолк, с силой стиснув зубы, заставляя себя успокоиться и признать: — Ты прав, я стал смотреть на все произошедшее глазами караванщика.
— Так проще.
— Как же мы были молоды и наивны тогда! Еще немного, и ложь обернулась бы ужасной правдой, несущей смерть…
— Каким бы ни был Хранитель, лишь он один наделен магией, способной дарить жизнь городу. Если бы с ним случилось несчастье, всех бы ждал конец, ибо боги вряд ли обратили бы свой лик в великодушии на тех, кто уже раз отверг их милость. Воистину, жрец и главный страж приняли мудрое решение: они смогли сохранить жизнь всем, позволив нам собрать караван и уйти.
— Да, — Атен тяжело вздохнул. — Знаешь, тогда, уходя, я верил: когда-нибудь мы вернемся. У города уже будет другой Хранитель… И мы сможем остаться.
— Многие в караване, пусть они понимают, что подобное вряд ли возможно, продолжают надеяться на чудо…
— Но сейчас, — он продолжал, не слушая брата, — когда я смотрю на Мати, на других малышей, мне становится страшно от того, что наши мечты могут исполнится. Мы будем счастливы, но обречем детей на горе, кто знает, может быть, даже на смерть. Вот что тревожит меня.
— Вряд ли нам есть на что надеется: сколько бы Хранителей ни сменилось, законы, просуществовавшие долгие века, останутся незыблемыми. По ним мы — преступники. И стоит нам, подойдя к Эшгару, хотя бы напомнить о своем происхождении, каравану не позволят даже войти в город, чтобы пополнить запасы. Нас просто прогонят прочь, как стаю бездомных собак.
Какое-то время Атен молчал, прислушиваясь к своим чувствам. Беспокойство не покидало его душу, но, разделенное с родным человеком, оно перестало причинять невыносимую боль.
— Да… Нашему городу не повезло с Хранителем, но зато, словно восполняя недостатки, ему был дан самый мудрый жрец из всех существующих на земле. Он во всем был прав… Как бы мне ни хотелось верить в обратное, в душе я знаю, что — правда, а что — стремление спрятаться за успокаивающими душу объяснениями… Он был прав и в тот день, когда, к немалому моему удивлению, направил в свою школу тебя — наивного фантазера и шалопая. Мне казалось, что даже богам не удастся наделить тебя качествами, необходимыми для того, кто готовится стать Служителем. Теперь же я вижу: у тебя есть все для этого — ты умеешь выслушать, пытаешься понять и утешить. Все, кроме самого главного — города, которого лишил тебя мой поступок… Прости, мне не следовало напоминать тебе о несбывшейся мечте…
— Все в порядке, — его голос был ровен и спокоен. — Я рад, что тебе стало легче. Что же до моей мечты стать служителем… В караване он даже нужнее, чем в городе. Там все зависит от Хранителя, здесь же — от воли богов и силы каждого караванщика. Мне всегда хотелось приносить утешение, возвращать спокойствие и уверенность в души тех, кто потерял веру. И пусть меня не называют служителем, порою я чувствую, что на деле являюсь им. Атен, в жизни нет ничего хуже, чем думать, что мечты не сбудутся никогда. Лучше уж обманывать себя. Надежда — все, что есть у многих из нас. Нельзя отнимать даже ее.
— Я понимаю…
Он умолк, но тишина была не долгой. Очень скоро полог взметнулся и в проеме показались чем-то очень обеспокоенный Лис и заплаканная Лина.
— Атен! — только и смогла вымолвить женщина.
— Что случилось? — сердце бешено забилось у него в груди. Чувствуя неладное, оно готово было кричать, стонать от внезапной боли.
— Мы не может найти Мати, — опустив глаза, словно чувствуя в этом свою вину, промолвил помощник правой руки.
Видя, что Атен готов, не дослушав до конца, броситься искать дочь, Евсей схватил его за плечи, удерживая: — Успокойся! Ты ничего не сможешь сделать в таком состоянии!