Девочка смотрела на удалявшихся чужаков широко раскрытыми глазами, наполненными страхом, рожденным непониманием происходящего. В ее разуме, сердце просто не укладывалось, как такое возможно. Как может она быть проклятой, нести зло?

— Мати… — Атен поставил ее на снег, склонился, собираясь все объяснить… И умолк, не зная с чего начать.

— Позаботься о караване, — видя его нерешительность, ощущая чувства, терзавшие сердце караванщика, промолвил колдун. — А я отведу малышку домой.

Какое-то время девочка молча шла за Шамашем, и лишь возле самой повозки, словно очнувшись ото сна, встрепенулась:

— Папа хотел мне все объяснить! Почему ты не дал ему? Или то, что говорили эти страшные люди — правда? Я — проклятый ребенок?

— Нет. Успокойся, милая. Не задумывайся об этом, просто забудь.

— Ты не понимаешь! Я не хочу нести беду в караван, уж лучше… — она вновь заплакала, отвернувшись, уткнулась в полог повозки.

— Я знаю, каково видеть ненависть и страх в чужих глазах, — Шамаш повернул ее лицом к себе, заглянул в глаза. — Я вырос в мире, полагавшем, что наделенные даром — самое мерзкое порождение черных богов, те, от кого исходит все зло и беды мироздания.

— Ты говорил, — она все еще всхлипывала, однако слезы больше не срывались с ее ресниц. — Но так могут думать только плохие, глупые люди, а…

— Почему ты считаешь, что здесь все мудры и добры? — прервал ее колдун, не дав не то что договорить, но даже сложить слова в мысль. — Малыш, если ты будешь искать в себе лишь то, что хотят или боятся увидеть другие, ты потеряешь себя.

— Но… — девочка уже почти совсем успокоилась, ей нужно было еще совсем немного, чтобы забыть о сомнениях и страхах.

— Неужели ты больше веришь чужакам, чем своим родным и друзьям, которые видят в тебе лишь милую веселую девочку, ну, возможно, немного упрямую и непослушную, — слова Шамаша заставили ее улыбнуться. — А ведь им прекрасно известно, что ты родилась в пустыне. И еще. Разве ты одна такая? Вспомни хотя бы детишек Лины и Лиса. В караване с десяток рожденных в пустыне. Неужели бы земля и боги давно не покарали его, если бы все было действительно так, как говорил тот человек?

— Зачем он врал? — Мати поморщилась. Воспоминания о недавнем, мысли и фантазии больше не несли боли. Осталась лишь обида.

— Почему обязательно врал? Я думаю, он верил в то, о чем говорит. Просто у него не было ни возможности, ни желания убедиться, что это не так.

— Значит, я не проклятый ребенок? — она в упор смотрела на Шамаша, ожидая, что тот ответит. — Только правду! Ты сам говорил, что колдуны не лгут!

— Конечно, — он устало вздохнул.

— Нет, скажи полностью!

— Хорошо, — он поднял ее, усадил на край повозки и, глядя прямо в глаза, продолжал: — малыш, ты не проклятый ребенок, ты — маленькое чудо, любимица богов и людей.

— Спасибо! — облегченно вздохнув, она улыбнулась.

— А теперь забирайся под одеяла, поспи. И пусть все плохое забудется.

— Не уходи! — все-таки она еще боялась остаться одной.

— Я буду рядом.

— Шамаш… — Мати вдруг вспомнила свою первую в жизни встречу с магом. — А ты можешь сделать так, чтобы мне приснился сказочный сон?

— Да, — казалось, его совсем не удивила просьба девочки, словно он ждал ее. — И что бы ты хотела в нем увидеть?

— Драконов! — прошептала она, не раздумывая. В ее глазах загорелся огонь.

— Что ж, значит, так тому и быть. А теперь поторопись, а то они улетят без тебя.

И девочка тут же юркнула в повозку, уверенная, что, стоит ей коснуться головой подушек, и она заснет…

…Атен был несказанно благодарен Хранителю за то, что тот так вовремя вмешался, в сущности, предотвратив казавшееся неотвратимым кровопролитие. И, все же, он понимал, что, несмотря ни на что, чужаки не угомонятся. Причем теперь ими будет двигать не одна, а две причины: стремление восстановить закон пустыни и желание заполучить мага.

Ему потребовалось куда больше времени, чем он предполагал, на то, чтобы отдать команды дозорным, которым теперь предстояло быть особенно бдительными, растолковать все караванщикам, составить с помощниками планы на случай, если что-то пойдет не так…

Впрочем, глупо верить, что можно приготовиться ко всему, особенно когда уже не раз убеждался, что беда всегда оказывается внезапной, сколько бы к ее приходу ни готовились.

И, все же, хозяин каравана считал невозможным не предпринимать совсем ничего.

И лишь когда самое необходимое было сделано Атен поспешил вернуться к Мати. Его грудь раздирала боль, которая резко усилилась, когда, подойдя к своей повозке, он увидел сидевшего на краю Шамаша. Караванщику пришлось резко сжать губы, чтобы не застонать.

— С ней все в порядке, она спит, — спокойный голос мага заставил боль немного утихнуть, но не уйти совсем. — Сейчас нужно, чтобы чувства угасли, воспоминания поблекли.

— Спасибо тебе, — караванщик тронул рукой полог, но так и не решился заглянуть внутрь. В его глазах стояла боль: — Великие боги, почему моя дочка должна расплачиваться за мои ошибки! — прошептал он, не в силах долее сдерживать внутри чувства, мучившие его душу. — Что за рок висит надо мной, что за проклятие? Если бы не ты… Я даже представить себе не могу, что бы случилось… Ты снова спас нас. И на сей раз ради этого тебе пришлось открыть свою тайну… — вздохнув, он качнул головой.

— Не беспокойся за меня, я привык рисковать своей жизнью… — он замолчал и, повернувшись, замер, не спуская взгляда настороженных глаз, казавшихся в этот миг еще более черными и глубокими, чем обычно, с постепенно бледневших очертаний медленно удалявшегося каравана. — В своем мире, — спустя какое-то время, вновь заговорил он, — я был бы уверен, что эти люди не успокоятся. Затаятся, дождутся удобного времени… — Колдун склонил голову, а затем тихим, шуршащим, как ветер, голосом продолжал: — Возможно, стоило поискать другой выход… Прости, я совсем не хотел навлечь на вас беду… Впрочем, — его брови сошлись на переносице, губы сжались в тонкие бледные нити, — когда законы моего мира не властны над этой землей, я смогу защитить вас.

— Нет, — остановил его Атен. Караванщику совсем не хотелось, чтобы ради них Шамаш нарушал свои обычаи. К тому же… — Ты не можешь применять магию против людей. Дар, несущий жизнь, не должен стать причиной смерти. Так хотели боги. Они никому не позволят поступать против Своей воле, не стоит и пытаться… Ничего, мы справимся, ведь нам придется противостоять не стихиям, а людям.

— Я одного не могу понять, — маг опустил голову, словно не желая, чтобы караванщик увидел в его глазах отражение тех чувств, что терзали его душу, — как люди могли не просто помыслить об убийстве ребенка, но, ни на миг не задумываясь, пойти на такое?… Уж насколько был жесток мой мир, он всегда оставался милосерден к детям, позволяя им выжить. И даже самые безжалостные палачи отпускали ребятишек, считая, что до тех пор, пока малыши идут по жизни неосознанно, подчиняясь воле родителей или наставников, никто, даже самый жестокий бог, не может их судить.

— Наша земля куда суровее к детям, чем к взрослым, — Атен сел с ним рядом. Караванщик хотел коснуться рукой плеча наделенного даром, подбодрить, поблагодарить, но не решился. И он продолжал, надеясь, что маг поймет: — Им нужно не просто выжить, а заслужить свое место на земле… Шамаш, ты ведь видишь, что Мати не такая, как все… Чужакам еще не известно, что в караване есть и другие дети, рожденные в пустыне… Представляю, как они восприняли бы это… Я хотел сказать другое: да, я никогда не жалел о том, что мы отвергли этот страшный закон, но порой, когда я смотрю на дочурку, мне становится страшно… Я постоянно боюсь того, что с ней станет, какой она вырастит, будет ли она счастлива, ведь я даже не знаю, каким представляет себе счастье дети пустыни, только понимаю — не таким, каким видим его мы, рожденные в городах.

Шамаш взглянул на караванщика. Его глаза словно поглощали окружающий мир, впитывали в себя весь свет, который лучился глубоко, на самом краю бездны, внося в душу решившегося в них заглянуть не сравнимый ни с чем покой. В этот миг Атен вдруг понял, какая бесконечная пропасть лежит между ним и магом, пропасть длинною не в шаг, а тысячи лет дорог… В глазах мага была мудрость веков, знания, хранившиеся столетиями во владениях богов в ожидании того, кому было дано их понять. Он мог так о многом рассказать, все объяснить, но…