Все возвращалось к исходной точке и продолжалось одинокое веселье до тех пор, пока стол от всей души не хлопал его дубовой дланью по лбу, и окружающий мир не погружался во мрак. А когда он пробуждался, зеленых приятелей уже не было и в помине, не оставляли они и записки о том, когда вновь ожидать их появления. По прошествии времени он и сам научился определять примерное время их прибытия. Он приметил, практически всегда, они появляются вслед за Петровичем, известным скупердяем и сквалыгой, гнавшим самогон имевший на деревне славу самого дерьмового, и вкус он имел соответствующий, словно Петрович гнал его из дерьма, которое сам и вырабатывал, знатного дерьма семидесятилетнего хронического алкоголика. Но хоть вкус и запах самогон имел весьма специфический, но крепость имел отменную и шибал по мозгам круче всех, куда до него цивильному, очищенному самогону, который хоть изредка, но все же оказывался на столе у местного представителя власти.

Он заметил, что зеленые друзья имеют привычку заявляться к нему после двух-трех стаканов гнусного пойла, и поэтому отдавал предпочтение именно этой мерзкой бурде, особенно в дни, когда становилось особенно плохо и тягостно на душе, и нестерпимо тянуло выговориться, излить душу благосклонному слушателю, поведать о горькой судьбине, и не сложившейся жизни. Лучших собеседников, понимающих и внимательных, никогда его не перебивающих, невозможно сыскать на всем белом свете. В их компании и проводил комиссар дни и ночи, горько сетуя на судьбу, что занесла его в богом забытое место.

Человеческой компании комиссар лишился едва ли не сразу по прибытии сюда. Оставленные ему для охраны солдаты через неделю дезертировали, оставив комиссара в одиночку бороться за светлое будущее, внедрять в жизнь вбитые в его голову большевистской пропагандой, коммунистические идеи, в которых он и сам последнее время стал сильно сомневаться, хотя об этом не признался бы и под пытками. Солдатики сбежали, прихватив с собой оружие, то ли убоявшись сурового вида крестьян, то ли причиной испуга стали те самые колышки на окраине села с красными фанерными звездами на вершинах. Комиссар был уверен в том, что здешние мужики здесь не при чем и не имеют отношения к исчезновению солдат, это их собственный почин. Зачем крестьянам трогать этих щенков, безусых юнцов, когда перед ними, зрелый мужик, матерый волчище, затянутый в кожу. Бей, круши его, ан нет, несут сало и самогон, и снова самогон и сало. Ну а солдатики наверняка в городе, наплетут небылиц тамошнему начальству, да и затеряются там, или уйдут с ближайшим полком, на фронт, где высоко подняла голову и разгулялась сволочь белой масти.

Послушать деда Егора, так у него любая власть, - сволочь, и отличает ее только расцветка, будь она красная, или белая, или вообще экзотическая, типа зеленой. Рассказывал как-то случайно забредший в их лесную глухомань, мужичок, о том, что дескать есть в далекой Хохляндии батька Петлюра, что гуляет по Украине в зеленом зипуне, лупя москалей всех расцветок и оттенков, и вот по цвету его любимого зипуна и зовут всех батькиных приспешников, - зелеными.

Дед Егор лупил бы и белых, и далеких от этих мест, зеленых, если вдруг возникла бы в их шальных головах безумная мысль посетить эти глухие места, с желанием установить здесь свою власть. Но не белых, ни тем более зеленых деду увидеть так и не довелось, и тем не менее всех их дед считал такой же сволочью, как и красные комиссары, лучших представителей которых он имел несчастье лицезреть воочию, и по мере сил и возможностей, поучаствовать в процессе переселения их в лучший из миров, загробный, против существования которого, так решительно выступали большевики. Даже потом, десятилетия спустя, дед не утратил неприязни по отношению к власти, которая все-таки утвердилась на селе с приставкой, народная. Даже будучи на пенсии, назначенной нелюбимой властью, посматривал искоса, недобро, на ее представителей, оказавшихся на его пути, плевал им вслед, и чертыхался.

Много позже узнал дед Егор, что, оказывается, был еще один, дюже гарный хлопец, - батька Махно, что не делил людей по национальному признаку, как бандит Петлюра. Махно был лучше, много лучше, и так же, как и дед, Егор, был твердо уверен, что всякая власть есть зло, а со злом нужно бороться всеми возможными способами. Цель оправдывает средства, а потому бей красных пока не побелеют, бей белых пока не покраснеют, бей и зеленых, пока они не превратятся в месиво черт знает какого цвета. Частенько, вспоминая молодость, горько вздыхал дед Егор, сожалея о том, что, живя в глухомани, не знал он о существовании такой легендарной личности, как батька Махно, яром защитнике анархии, - матери истинного порядка. Знай, он о нем, не мешкая и особо не раздумывая, собрал бы узелок с провизией, прихватил бы пару белья да любимый карабин, которым за добрую сотню шагов бил белку в глаз, да рванул бы из этой глухомани в новую жизнь, сражаться за справедливость, за настоящий порядок. Уж он бы постарался, показал себя с самой лучшей стороны, непременно бы заслужил похвалу от самого батьки, чтобы можно было потом, спустя много лет, в тесном кругу домочадцев и друзей, похвастаться о сем знаменательном событии в его героической жизни.

Но увы, этого не случилось и причина была до обидного банальна, сродни той, что сгубила сельского помещика, повешенного красными комиссарами. Глухомань, дремучие леса, непролазные болота и дорога, нормально функционирующая лишь несколько месяцев в году, все остальное время, оставаясь непреодолимой преградой на пути в деревню транспорта, людей и новостей.

О батьке Махно дед Егор узнал лишь десятилетия спустя, когда окрепшая советская власть окончательно утвердилась в стране и добралась-таки и до их медвежьего угла. Построив в деревне клуб, школу и фельдшерский пункт, хозяином которого стал вечно пьяный доктор, изгнанный из городской больницы за беспробудное пьянство и нашедший приют в этом богом забытом месте.

Люди здесь, испокон веков, особо не болели, времени болеть у них, не было. Раз никто не болеет, можно без ущерба для себя и медицины заниматься любимым делом, а любил фельдшер выпить, благо спирта дармового имелось в изобилии. По большому счету спирт и был, наряду с зеленкой и йодом, пожалуй, единственным из лекарств, коим снабдило в немереном количестве сельскую больницу, советское правительство.