Изменить стиль страницы

– Хорош петь!

Дмитрий кричал из прихожей, как она поняла, приникнув к двери ванной. Он стукнул в стену, крикнул снова, мол, лети сюда мухой! А она все сидела на влажном полу кабинки с прерванной песней во рту. Ее голос еле пробивался за дверь:

– Кто теперь?

– Давай иди работай, мать твою!

– Я хочу знать, кто сейчас придет.

– Дырку помой! У тебя новый клиент.

Лидия поняла по голосу, что он разозлился не на шутку, и поднялась. Она вытерлась, встала перед зеркалом, висевшим над раковиной, и накрасила губы красной помадой. Слой за слоем. Она надела почти сливочно-белое белье из какой-то похожей на бархат ткани, которое тот, что должен был вот-вот войти, прислал заранее. Дмитрий выдал ей его сегодня утром.

Четыре таблетки рогипнола и одна валиума. Проглотила, улыбнулась зеркалу и запила капсулы полстаканом водки.

Она открыла дверь ванной и вышла в прихожую. Следующий клиент, второй за день, но зато его она ни разу еще не видела, ждал на лестничной клетке. Дмитрий сидел в кухне. Она заметила, как он зло проводил ее взглядом, когда она проходила мимо. Последний шаг к входной двери.

Подождав, когда он постучит во второй раз, она открыла.

Хильдинг Ольдеус яростно чесал нос.

Хроническая инфекция в левой ноздре, после героина. Нюхнул дури да почесался неудачно. С тех пор не припомнит, когда в носу у него не было здоровущей язвы. Прям горело внутри, он должен тереть, тереть, копать указательным пальцем, сдирать шкуру.

Он огляделся вокруг.

Собес этот хренов, терпеть его не мог, но всегда сюда возвращался. Он уже не успевал бодаться с ними, так что сидел тут, готовый лыбиться, лишь бы дали на пригоршню монет больше. Неделя уже прошла. Он раскланялся с этими работничками из Аспсоса, отстучал по-быстрому Йохуму, Йохуму Лангу, у которого кантовался в последние месяцы. Ему надо было спрятаться за чьей-то спиной, ну а Йохум был здоровенный, так что подходил будьте-нате. Ни одной сволочи и в голову не стукнет вымести его из йохумовой берлоги. Йохум, правда, отстучал в ответ, что ему осталась одна гребаная неделя (Хильдинг внезапно осознал, что это, стало быть, завтра. Ну да, неделя-то прошла. Значит, блин, завтра). И они, вероятно, никогда больше не увидятся, кроме как в тюряге. Йохума же прикрыли на какое-то время, а он и не бултыхался. Ну а те, которые не бултыхаются, испаряются, вроде как и не было их никогда.

Народу нынче немного.

Несколько цыганок, один чухонец и два пенька-пенсионера. Какого хрена им всем тут надо?

Хильдинг снова покопался в язве у себя в носу. Ладно, погодите. Расселись тут вдоль стены. Гады.

Это был такой уж день. Такой день, когда он чуял. Он не хотел чуять, не надо было ему чуять, но наступал такой вот адский денек – и он чуял-чуял-чуял.

– Так, следующий?

Снова дверь открыла. Здоровенная жирная собесовская тетка.

Он рванулся к ее двери всем своим худющим телом, его занесло, и все тут увидали, что это был еще молодой парень, явно не больше тридцати, с прыщавым мальчишеским лицом.

Он вновь почесал нос, почувствовал, что вспотел. Стоял июнь, но дождь хреначил вовсю, так что пришлось натянуть длинный дождевик Недышащая ткань, так что в собесе Хильдинг его снял. Надо бы повесить на вешалку, но он не решился. Он сел на стул для посетителей. Блин, ни бумажки на столе, полки тоже пустые. Он нервно огляделся вокруг. И никого больше, черт, обычно две тетки тут сидят.

Клара Стенунг отлипла от дверной ручки и села с другой стороны стола. Ей было двадцать восемь лет, столько же, сколько и наркоману, который сидел сейчас напротив нее. Она видела его там, в коридоре, и отлично знала, кто это и что ему нужно. Такие приходили часто. Она отработала в провинциальных собесах пару лет да плюс три года здесь, в городе. Худые, дерганые, крикливые, только что соскочившие с иглы – они приходили и уходили, внезапно исчезали аж месяцев на десять, но всегда, всегда возвращались.

Она поднялась, протянула через стол руку. Он посмотрел на ее ладонь, пересилил желание плюнуть в нее, наконец вяло пожал.

– Мне нужны бабки.

Она молча посмотрела ему в глаза, выдержала паузу. У нее была папка, архив. Она знала о нем все. Хильдинг Ольдеус был такой же, как и остальные. Отец отсутствовал. Мать практически тоже. Были две старших сестры, которые делали что могли. Неглупый, запутавшийся, преданный этим миром. Алкоголь в тринадцать лет, травка в пятнадцать. Потом пошел дальше: курил героин, кололся, первый раз сел в семнадцать. Сегодня, к своим двадцати восьми, отсидел три раза, в общей сложности одиннадцать лет. Большей частью за кражи да еще за сбыт краденого. Мелкий воришка. Однажды ворвался в 7-11[2] с хлебным ножом в руке и схватил дневную выручку, а потом стоял себе с барыгой на улице прямо напротив лавочки, взял дозу и шмыгнул в первую подворотню. Он тогда вообще ничего не понял, когда люди из лавочки показали пальцем в его сторону, тут же приехала полиция, и вот он уже сидел на заднем сиденье машины, везущей его в КПЗ.

– Ты знаешь ответ. Денег не будет.

Он нервно заерзал на стуле, покачался на нем, чуть не упал.

– Блин, почему? Я ж только что соскочил!

Она взглянула на него. Он кричал, драл нос, рана опять стала кровить.

– Мне очень жаль. Ты не проходишь в списках. Ни как безработный. Ни как соискатель на бирже труда.

Он поднялся.

– Слышь ты, жирная тварь! Я вообще без бабла, ты понимаешь? Я, блин, жрать хочу!

– Я понимаю, что тебе нужны деньги на еду. Однако в списках тебя нет. Поэтому я не могу выдать тебе ни гроша.

Кровь из язвы в носу капала на пол, текла уже прилично, пластырь из желтого стал красным. Он кричал как мог, дошел даже до угроз, но все без толку. А на большее его не хватало. Кровью капал, но драться не полез. Он не из таких был, и она об этом знала, ей даже в голову не пришло звать охрану.

Он с силой ударил рукой по полке:

– Да срать я хотел на ваши правила!

– Делай что хочешь. Денег не получишь все равно. Но я могу дать тебе талоны на питание. На ближайшие два дня.

За окном прогромыхал грузовик, шум от него распирал дома на этой узкой улочке. Хильдинг его не слышал. Он вообще ничего не слышал. Эта баба напротив него говорила что-то о талонах на питание? Да и когда из этих сволочей можно было выжать что-то еще! Он уставился на толстуху, которая сидела по ту сторону стола и протягивала ему купоны, на ее громадную лапищу и на ее чертовы красные деревянные бусы. Он заржал, потом заорал, схватил стул, на который было снова уселся, и швырнул его об стену.

– Да срать я хотел на твои сучьи талоны! Да я сам баблосы достану! Сука собесовская!

Он почти выбежал из двери, увидел чухонцев, цыган и пенсионеров – все они так и продолжали сидеть в этом уродском коридоре. Они посмотрели на него, но ничего не сказали. Твари – приползли клянчить. Он выкрикнул: «Пациенты хреновы», пока проносился мимо, а потом еще что-то, чего уже невозможно было разобрать. Его пронзительный голос оборвался, забулькал кровью, которая по-прежнему хлестала из носа, так что он наследил и на лестнице, и в подъезде, и по всей дороге вдоль Остергатан и аж до Сканстюля.

Совсем не похоже на лето.

Ветрено, редко когда переваливает за двадцать градусов, лишь иногда в первой половине дня проглянет солнце, а все остальное время по крыше и садовой изгороди барабанит дождь.

Эверт Гренс держал ее руку, пока она ее не отняла. Потом она вдруг впала в беспокойство. Обычно после этого она начинала яростно хохотать, лепет прекращался, а слюна уже не текла по подбородку. Поэтому он обнял ее, поцеловал в лоб и сказал, что вернется через неделю. Как всегда – через неделю.

Если бы ты могла продержаться еще чуть-чуть.

Он сел в автомобиль и поехал обратно через мост Лидингё. Ехал он к Бенгту Нордваллю, который жил теперь на Эриковой горе, всего в нескольких милях к югу от города. Он ехал все быстрее и быстрее и увидел внезапно, как это обычно с ним случалось, – увидел себя самого. За рулем другой машины.

вернуться

2

7-11 (Seven-Eleven) – сеть круглосуточных магазинчиков, где продаются продукты и товары первой необходимости.