— Мне повезло, не правда ли? — проговорил Хосе с довольным видом, привязывая коня к стволу гигантского дерева.

— Хорошо, если и дальше повезет, и твоя шея останется цела, — возразил Розбуа, несмотря на свое презрение к лошадям, невольно залюбовавшийся животным. — Не сносить тебе головы, как пить дать! А пока сосни-ка немножко; я уже выспался и посторожу.

— Поспать я всегда не прочь, — согласился Хосе, — немало я повозился с этой чертовой лошадью!

С этими словами бывший микелет растянулся на земле и тотчас заснул богатырским сном. Несмотря на то что все кругом было спокойно, канадец остался сторожить; постоянные опасности выработали у охотников привычку прибегать к известным предосторожностям, а потому Розбуа поднялся со своей импровизированной постели, расправил могучие члены и прошелся несколько раз взад и вперед, стряхивая остатки сна. Затем он снова уселся около костра, облокотившись спиной о ствол пробкового дуба. Пламя ярко освещало лицо охотника, на которое утомление наложило преждевременные морщины; на физиономии легко было прочесть в эту минуту, когда полная тишина невольно располагала к самосозерцанию, все прошлое его, чуждое какого-либо проступка и чистое, как у ребенка. Охотник сидел неподвижно и представлял собой прекрасную статую, служившую олицетворением уверенности и мощи.

Но если от самого человека зависит устроить свою жизнь так, чтобы в ней не было ни одного темного пятна, то не в воле человека вычеркнуть из памяти некоторые грустные воспоминания, тяготеющие над нами даже по прошествии многих лет. При виде спящего Тибурсио лицо канадца заволакивало время от времени облако грусти.

Осторожно встав с места, канадец подошел к спящему и нагнулся над ним, чтобы лучше разглядеть его лицо. Долго всматривался охотник в спокойные черты Тибурсио и затем медленно вернулся на свое прежнее место.

«Он должен быть теперь именно в таком возрасте, если жив, — размышлял канадец, — но как распознать в молодом, в полном расцвете сил человеке черты ребенка, которому было всего четыре года, когда его у меня похитили?» И при этом улыбка, выражающая насмешку над своими собственными безумными предположениями, мелькнула на губах его.

«Однако, — продолжал размышлять канадец, — я слишком долго прожил на свете, слишком много видел всяких случайностей, чтобы усомниться во всемогуществе Провидения. Разве не могло случиться чудо и на этот раз? Разве не Провидение натолкнуло меня тогда среди океана на умирающего ребенка? Почему бы теперь ему не возвратить мне его во цвете лет, снова нуждающимся в моей помощи и защите? Кто знает? Пути Господни неисповедимы!»

Эти размышления оживили надежды канадца, и он опять приблизился к Тибурсио, стараясь разглядеть в его лице черты утраченного ребенка с розовыми, пухлыми щеками и белокурыми кудрями; но при свете костра перед его глазами предстало бледное лицо с шапкой черных волос, не имевшее ничего общего с тем детским образом, который сохранился в душе охотника.

«Сколько раз, — думал канадец, — я смотрел так на своего маленького спящего ребенка! Но кто бы ты ни был, прекрасный незнакомец, спи спокойно под моей охраной. Ты не напрасно прибился к нашему костру, так как отныне я буду твоим верным другом. Может быть, Господь воздаст Фабиану за все, что я сделаю для тебя!»

Охотник снова уселся на свое место, в нескольких шагах от Тибурсио, и погрузился в воспоминания; близость молодого человека, возраст которого совпадал с годами похищенного у него ребенка, воскресила в его памяти все случившееся с ним в Бискайском заливе.

Бывший матрос, будто наяву, ясно увидел ту темную ночь, когда под выстрелами микелетов он спасал полумертвого ребенка, оторвав его от груди убитой матери. Память ясно рисовала затем перед ним все события тех истекших двух лет — самых счастливых лет его жизни.

Канадец еще не знал, что Хосе — тот самый микелет, который в ту памятную ночь так старательно, но неудачно стрелял в него, так как солдат не распространялся на эту тему: воспоминание той ночи было для него крайне тягостно. Если бы Розбуа было известно это странное совпадение, то в таком случае, вероятно, его надежды на чудесную встречу с Фабианом обрели уверенность. Но ничего подобного не приходило в голову канадцу, и он в душе подтрунивал над своей пылкой фантазией, преобразившей на несколько минут спящего незнакомца в Фабиана.

Между тем в воздухе повеяло утренней прохладой, которая чувствуется всего сильнее перед рассветом; густая пелена тумана окутала вершины деревьев и опустилась на землю в виде холодных капель росы; все предвещало скорое наступление утра; вокруг по-прежнему царила полная тишина.

Вдруг лошадь сильно заржала и рванула привязанное к дереву лассо, безуспешно пытаясь оборвать его. Вероятно, что-то испугало животное. Беспокойство лошади пробудило канадца от мечтаний; он встал, осторожно обошел вокруг прогалины, зорко вглядываясь в чащу, залитую последними лучами заходящей луны, но все казалось покойным, и охотник возвратился на прежнее место, найдя Тибурсио уже пробудившимся ото сна.

Молодой человек с удивлением осматривался, не отдавая себе ясного отчета в том, где он находится, однако все припомнив, обратился к ласково улыбавшемуся канадцу с вопросом о причине разбудившего его шума.

— Пустяки, — ответил Розбуа, но таким голосом, который невольно противоречил его утверждению, — вероятно, лошадь почуяла приближение ягуара, бродящего около оставленных нами шкур двух его убитых сородичей и барана, съеденного нами за ужином. Не хотите ли и вы теперь отведать жаркого? Я припас его специально для вас!

И канадец протянул Тибурсио два куска холодной баранины, которым тот оказал должную честь, запив их стаканчиком рефино. Подкрепившись таким образом, молодой человек почувствовал себя значительно бодрее, будущее не рисовалось ему уже в таком мрачном свете, да и настоящее его горе несколько утратило свою остроту. Один вид геркулеса-охотника, который с таким нежным участием перевязал ему рану и позаботился даже об его ужине, внушил Тибурсио спокойствие и уверенность в будущем; юноша чувствовал, что приобрел себе надежного друга, который может оказать неоценимые услуги благодаря своей невероятной силе, отваге и ловкости. Со своей стороны, Розбуа чувствовал непреодолимую симпатию к своему гостю и улыбался от удовольствия, видя, как тот за обе щеки уписывает баранину.

— Вот что, мой мальчик, — проговорил, наконец, канадец, заметив, что гость несколько утолил свой аппетит, — у индейцев принято справляться об имени и занятии своего гостя, после того как они накормят его, а так как вы пользуетесь теперь моим гостеприимством и отведали моего угощения, то позвольте спросить, кто вы такой и почему на гасиенде вам оказали такой нелюбезный прием?

— С удовольствием отвечу вам! Я отправился на гасиенду Дель-Венадо по причинам, для вас неинтересным, а потому не стану о них распространяться. Во время пути моя лошадь околела от изнурения и жажды, и ее труп привлек к себе двух ягуаров и пуму, которых вы так ловко пристрелили.

— Гм, — промычал канадец, — это не Бог весть какой подвиг, ну да не в том дело; продолжайте ваш рассказ. Какие причины вызвали ненависть к такому юноше, как вы? Ведь вам, я думаю, чуть более двадцати лет?

— Двадцать четыре! — уточнил Тибурсио. — Итак, я чуть было не последовал примеру своего коня, и умер бы от жажды и лихорадки, если бы меня не спасли проезжавшие мимо путешественники, с которыми вы познакомились во время ночлега в Позо. Одно удивляет, зачем недавно спасшие меня от смерти люди пытались теперь убить меня?

— Вероятно, здесь замешано соперничество в любви? — проговорил, улыбаясь, канадец. — Обычная история в молодости!

— Отчасти именно так, — с замешательством сознался Тибурсио. — Но есть и другие причины. Эти люди хотят владеть безраздельно одной очень важной тайной, которая мне известна, а потому им просто необходимо отделаться от меня. Причем в этом заинтересованы трое, и между ними находится тот человек, отомстить которому я дал клятву у постели умирающей!