— Пожалуй, вы правы в отношении Тибурсио. Обстоятельства складываются для него так, что впоследствии он может сделаться для вас еще более желанным зятем, чем вы теперь предполагаете. Из того, что я слышал и понял…

— Слишком поздно; я уже дал слово и не возьму его назад!

— Между тем я намеревался серьезно поговорить с вами о судьбе Тибурсио и, во всяком случае, уверен, вам будет интересно меня выслушать!

При этих словах всадники миновали ограду, подъехали к крыльцу, которое вело в просторный сагуан[31], а оттуда в гостиную — обширную комнату, в которой было довольно прохладно благодаря устроенному нарочно сквознячку, что вообще в обычае в жарких странах. Тонкие китайские циновки, удивительно оригинальной работы, покрывали пол, выложенный известковыми плитками, такие же циновки висели на окнах, вместо штор.

Выбеленные известью стены были увешаны дорогими гравюрами в золоченых рамах; поставленные там и сям кожаные бутаки[32], маленькие столики, несколько стульев и диван из индейского тростника англо-американской выделки составляли убранство залы.

На особом столе из красного дерева стояли кувшины с холодной водой; на большом серебряном блюде были разложены куски арбуза, сок которого выступал на поверхность в виде сахаристых росинок. Около него виднелись так называемые pitaltas, плоды особой породы кактуса темно-красного цвета, которым они соперничали с разложенными рядом с ними гранатами. Тут же лежали в изобилии апельсины, лимоны и другие фрукты, предназначенные для утоления жажды; все свидетельствовало о гостеприимстве хозяина гасиенды.

— Разве вы ожидаете сегодня гостей? — спросил монах при виде этих приготовлений.

— Да, я получил известие о прибытии сегодня ко мне дона Эстебана де Аречиза в сопровождении довольно многочисленной свиты, и хочу принять его достойно его положению. Однако, брат Хосе, вы должны сказать мне, что хотели!

Оба собеседника уселись в бутаки, причем дон Августин небрежно развалился и покачивался в нем, держа во рту дорогую сигару. Монах начал свой рассказ.

— Я нашел умирающую лежащей на каменной скамье возле дверей хижины, куда она доползла в ожидание моего прихода. «Господь да благословит вас, отец мой! — проговорила она, — я еще успею в последний раз исповедаться перед вами, а пока вы отдохнете немного, будьте свидетелем того, что я скажу своему приемному сыну, которому я завещаю отомстить за убийство Маркоса Арельяно»…

— Как, отец мой! — прервал дон Августин. — Вы допустили извращение заповеди Господней, который сказал, что возмездие принадлежит ему одному?

— Почему бы и нет? — возразил монах. — Разве в этих пустынях, где у нас нет ни законов, ни судов, не обязан каждый сам заботиться о себе и защищать свои права?

После этого краткого диспута капеллан продолжал:

— Итак я уселся и слушал!

«Твой отец, — начала больная, — вовсе не жертва индейцев, как мы думали; он пал от руки своего спутника, который захотел один владеть тайной; ее я открою тебе, но только одному!»

«Один Бог может указать нам убийцу, матушка, — возразил Тибурсио, — так как мы не знаем его!»

«Один Бог! — воскликнула презрительно умирающая, — Разве так должен говорить мужчина? Когда индейцы угоняют скот у вакеро, разве он говорит, что только Бог может указать, куда угнали его стада? Нет, он ищет и находит наконец следы преступников. Сегодня ты мне более не нужен, но помни, что ты должен поступать, как вакеро, отыскать и покарать убийцу. Это последняя воля женщины, которая заменила тебе мать; ты должен ее выполнить»!

«Я исполню ее! — отвечал молодой человек. — Исполню матушка!»

«Выслушай же, что мне осталось сказать тебе. Нет ни какого сомнения в убийстве Арельяно, и вот почему: один вакеро, возвратившийся из-за Тубака, рассказал мне следующее. За несколько дней перед тем он встретил двух путешественников: один был твой отец, другой какой-то незнакомец на серой лошади. Этому вакеро пришлось случайно следовать за ними по той же дороге, и он напал в одном месте на явные следы кровавой схватки: смятая трава была залита кровью. Кровавые следы вели к реке, куда, вероятно, была сброшена жертва. Этой жертвой оказался Маркое; далее на песке вакеро разглядел следы копыт лошади убийцы, которая временами припадала на переднюю левую ногу; кроме того, очевидно, и сам убийца был ранен, так как след от правой ноги был значительно глубже другого, следовательно, он также хромал из-за повреждения правой ноги».

Владелец гасиенды с интересом слушал рассказ монаха, доказывавший удивительную сообразительность его соотечественников, в чем он уже не раз имел случай убедиться.

«Послушай, — снова начала женщина, — поклянись, что ты отомстишь за смерть Маркоса — и ты станешь так богат, что можешь смело добиваться руки самой прекрасной и гордой девушки, пусть даже дочери самого дона Августина; твоя страсть к ней не укрылась от моих глаз. С этих пор ты можешь мечтать о ней! Даешь ли ты клятву выследить убийцу Маркоса?»

«Клянусь! — отвечал Тибурсио твердо. — Я покараю его!»

— Тогда, — продолжал монах, — умирающая передала сыну план с маршрутом, который намеревался совершить Маркое. «С теми сокровищами, которыми ты овладеешь при помощи этой бумаги, — снова начала она, ты сможешь, если пожелаешь, соблазнить и королевскую дочь. Теперь же, дитя мое, я спокойна, заручившись твоей клятвой; оставь нас, чтобы я могла спокойно исповедаться в своих грехах перед этим святым человеком: сын не должен слушать исповеди своей матери!»

Монах рассказал затем в нескольких словах о последних минутах вдовы и прибавил в заключение:

— Вот, дон Августин, что меня беспокоило по дороге, пока я не передал всего вам. Итак, хотя Тибурсио и неизвестного происхождения, но, во всяком случае, вполне приличная партия для прекрасной доньи Розарии!

— Согласен с вами! — отвечал дон Августин. — Но повторяю, я уже дал слово дону Эстебану де Аречиза.

— Как! — воскликнул монах. — Неужели этот испанец станет нашим зятем?

Дон Августин улыбнулся с таинственным видом.

— Он? Конечно, нет! Я дал слово другому; дон Эстебан не согласился бы на подобный союз!

— Вот тебе на! — удивился монах. — Он, однако, слишком взыскателен!

— Может быть, он имеет на то право! — с тем же таинственным видом проговорил дон Августин.

— Да кто же этот человек? — заинтересовался монах.

Августин собрался было ответить, но в гостиную вошел слуга.

— Senor amo[33], — проговорил он, — к крыльцу подъехали два путешественника, которые просят у вас ночлега. Один говорит, будто вы его знаете!

— Впустить их, — отвечал владелец гасиенды, — два лишних гостя, знакомых или незнакомых, во всяком случае, совершенно не стеснят нас!

Через пару минут к крыльцу, на которое вышел дон Августин, подошли два путешественника.

Один из них был человек лет тридцати, с открытым лицом и высоким лбом, обличавшими ум и отвагу. Он был строен и ловок, одет изящно, хотя и просто.

— А, это вы, Диас! — воскликнул дон Августин. — Каким ветром вас занесло в наши края? Уж нет ли поблизости индейцев, которых вы намереваетесь истреблять, дон Педро?

Педро Диас славился своей ненавистью к краснокожим, а также своим искусством побеждать их.

— Прежде чем дать ответ на вопрос, — проговорил он, — позвольте представить вам короля всех гамбузино и музыкантов, сеньора Диего Ороче; он чует золото, как охотничья собака дичь, а по игре на мандолине ему не сыщется равного!

Знаменитость, представленная владельцу гасиенды под именем Диего Ороче, с достоинством поклонилась.

Однако и наружность, и одежда знаменитости далеко не соответствовали его высоким достоинствам. Чтобы поднести руку к шляпе, ему вовсе не требовалось развертывать свой артистически закинутый через плечо плащ, достаточно было просто просунуть руку в одну из его многочисленных дыр.