В ту минуту, когда путники садились в пирогу, апачи, убедившись в их малочисленности, с новым жаром возобновили преследование, но было уже поздно: пирога вышла на середину реки. Правда, они могли бы еще догнать лодку, но Провидение или, вернее, страх перед меткими пулями заставил их остановиться.

— Дай руку! — радостно вскричал канадец, усевшись вместе с Хосе на корме. — Черт возьми, нагнал же ты на меня страху, когда рухнул в яму! Я думал, ты мертв! Слава Всевышнему! Он избавил меня от этой новой беды!

— Напротив, это-то падение меня и спасло от смерти! — отвечал Хосе, крепко пожимая руку друга.

После краткого обмена взаимными поздравлениями охотники замолчали, прислушиваясь к отдаленным звукам, которые обыкновенно будят ночью пустыню. То раздавалось ржание мустанга, то слышалось отдаленное мычание бизонов и тоскливый крик ночных птиц, то вой койотов. Порою крики лебедя сливались с шорохом ветра и рокотом реки.

Впрочем, обстоятельства были таковы, что их безопасное плавание продолжалось весьма недолго. Пока пирога скользила среди низких песчаных берегов, где изредка попадались кусты и еще реже одинокие деревья, глаз свободно охватывал глубь равнины, и путешественники могли быть спокойны. Но когда потянулись лесистые берега, где легко мог скрываться ожесточенный враг, беспокойство сменило прежнюю беспечность. Держа наготове карабины, оба охотника обводили подозрительным взглядом оба лесистых берега реки.

Хосе не ошибался, утверждая, что индейцы, засевшие за ивовыми деревьями, к которым еще присоединилась часть отряда Черной Птицы, были те самые, которые их осаждали на островке Рио-Хилы. То были в самом деле воины, с которыми Антилопа, как помнит читатель, отправился из разгромленного лагеря мексиканцев на поиски троих охотников.

Тщательные поиски следов, представлявшие особенную трудность благодаря разрушению плавучего островка и занявшие поэтому двое суток, скоро привели Антилопу к берегам Красной реки, а потом к тому месту, где оба охотника и Гайферос сели в пирогу молодого команча. Вот почему нельзя было ожидать, что Антилопа прекратит дальнейшее преследование, несмотря на понесенное только что поражение, тем более после соединения с многочисленным отрядом Черной Птицы.

Среди лесов, через которые текла река, плавание наших путешественников становилось и опасным, и медленным, и трудным: опасным потому, что в лесах могли скрываться засады; медленным и трудным потому, что тут приходилось одновременно следить и за густой чащей, покрывавшей берега, и за самой рекою, где на каждом шагу встречались плывущие деревья, которые не только задерживали ход пироги, но и могли своими ветвями попортить ее борта.

В результате путешественники, несмотря на двухчасовое плавание, удалились всего на милю от того места, где начинался сплошной лес. Наконец, взошла луна, знак, что приближался рассвет. Однако ночь продолжала еще окутывать реку, потому что ярко освещавшая древесные кроны луна лишь украдкой бросала свой бледный свет на воду. Часто в неосвещенных частях реки весла запутывались в гуще ветвей какого-либо плывущего дерева, случайно застрявшего у берега, и таким образом к прежним помехам присоединилась еще новая. Не спуская глаз с окрестностей, охотники тихо беседовали между собою.

— Если бы апачи хорошо соображали, — говорил Хосе, беспокойно покачивая головой, — то могли бы славно насолить нам в этом месте, среди препятствий всякого рода, которые я видел, ее можно сравнить разве что с Арканзасом. Да, черт возьми, если негодяи понимают свое дело, и каждый их всадник посадил к себе на круп одного пешего, то они, быть может, уже с час, как поджидают нас где-нибудь поблизости!

— Ничего не могу сказать на это, Хосе! — отвечал канадец. — Действительно, эти темные берега в высшей степени подходят для устройства засады. И я полагаю, что нам необходимо, по крайней мере, осветить наш путь по реке, чтобы ехать быстрее. Я сейчас поговорю об этом с команчем!

Результатом краткого совещания на счет этого предмета было то, что гребцы направили пирогу к берегу. Индейцы принесли с берега большой пласт дерна, который и приспособили впереди лодки на двух связанных древесных обрубках, затем, набросав сверху веток красного кедра, зажгли их. Получилось довольно яркое пламя, значительно облегчавшее путешественникам дальнейшее следование по реке.

XI. ТЕСНЫЙ ПРОХОД

Время от времени канадец брал горящую ветку и осматривал пройденный путь, между тем как горевший впереди костер освещал пространство перед пирогой.

Красноватый отблеск, бросаемый горящими ветками на фигуры индейцев, делал их похожими на раскаленные бронзовые статуи.

На берегах то и дело возникали и исчезали, подобно призракам, деревья, эти молчаливые свидетели плавания путешественников, между тем как ветви и стволы деревьев, покрывавших реку, попадая в освещенный круг, казалось, плыли в море огня.

Наступил тот предутренний час, когда все спит: и дикий зверь, возвратившийся с ночной охоты, и робкие животные, просыпающиеся только с зарей; когда сойка, первая из птиц, приветствующая наступление дня, еще погружена в дремотное оцепенение. Глубокое молчание спящей природы нарушалось лишь монотонным плеском весел, рассекавших воду.

Мрачное величие и торжественную тишину предутренних часов нарушил распростертый на дне лодки раненый команч. Лежавший до сих пор неподвижно и молча, он начал издавать время от времени глухие стоны, как будто душа его стремилась разорвать последние узы, приковывавшие ее к бренному телу.

— Ва-Ги-Та слышит голоса своих предков! — пробормотал раненый, пошевельнувшись.

— Что они говорят ему? — спросил Сверкающий Луч, переставая на минуту грести.

— Они велят ему петь предсмертную песнь! — отвечал команч. — Но Ва-Ги-Та не в силах этого сделать. Эти голоса зовут его к себе!

— Сверкающий Луч споет за Ва-Ги-Та, — тихо произнес молодой вождь, — но он будет петь, как поют на тропе войны.

После этого он тихо затянул заунывную песню, сопровождая ее в такт ударами весел. В ней воспевались подвиги умиравшего воина, его ум и смелость, выказанные в охоте за бизонами и в войнах с апачами. Этой песне вторило молчание ночи, еще более придавая ей печальной гармонии. Белые охотники не понимали, что пел индеец, но эти заунывные звуки пробуждали в душе канадца горестные мысли. Найдется ли у его Фабиана друг, которые облегчит его предсмертные минуты? Неоднократно слезы навертывались на его глаза при этих мыслях, и тогда старик спешил отвернуться, чтобы скрыть их от друзей.

Пирога продолжала идти по течению, бросая на берега красноватое отражение своего костра, начинавшего постепенно гаснуть. Отяжелевшие от сна глаза охотников все реже наблюдали за тем, что делалось позади.

Свет от костра медленно мерк, когда юный вождь кончил наконец свою песнь, после чего торжественная тишина ночи водворилась вновь.

Казалось, индеец ждал только этого момента, чтобы распроститься с жизнью. Последнее судорожное движение показало, что она готовилась покинуть это бренное тело.

— Ва-Ги-Та доволен, — пробормотал умирающий, — устами друга он ответил на призыв предков. Недолго он будет стеснять своих братьев! Сверкающий Луч доставит туда, — индеец, вероятно, разумел свой атепетль, — известие о смерти воина, которого он нашел на тропе войны!

Скорей прошептав, чем проговорив эти слова, индеец испустил дух на руках юного вождя. Некоторое время пирога продолжала плыть, но когда исчезли всякие сомнения в смерти Ва-Ги-Та, гребцы причалили.

Двое индейцев вышли на берег с шерстяным одеялом в руках. Наполнив его тяжелыми камнями и возобновив запас сухого дерева, они возвратились в пирогу и продолжили плавание.

Тело Ва-Ги-Та обрядили в его плащ, тщательно завернули в одеяло, как в саван, и опустили в воду.

В эту минуту оживившийся костер бросил яркий свет на то место, где только что исчезли останки воина.

— Великий Дух принял к себе душу храбреца! — произнес Сверкающий Луч. — Его тело укрыто от надругательства собак-апачей. Едем!