Женька судорожно дёрнулась, сглотнула от бессилия, но даже не сумела разлепить глаза. Вот те раз, вроде живая!
— Хозяин говорит нести живых, мы нести живых, — кое-как пробасил безжизненный голос.
Говорящие навьи? Ничего себе — ни о чём подобном Женька даже не слыхала… старательно она думала о чём угодно, только не о своём положении. Судя по ощущениям, её положили на пол и приковали за лодыжки и запястья — и даже за талию прихватывал прочный металлический пояс. Двоих живых? Значит, Диего ещё дышит… зря он это. Попасть живым в руки орочьих шаманов — такого невезения Женька даже и врагу не пожелала бы…
— Ладно, бросьте это мясо в угол, — властный голос приблизился, а затем чья-то ладонь сильно и хлёстко несколько раз ударила по щекам — да так, что Женька запросто могла бы пересчитать полетевшие из глаз искры. — Очухалась, не придуривайся — уж мне-то видно.
Небрежные пальцы грубо задрали веко, снаружи потёк красноватый свет и тёмное расплывчатое пятно наклонившегося лица.
— Живая, — удовлетворённо кивнуло оно, и рука тут же отпустила.
Что-то глухо скрежетнуло, а потом в лицо ударил холодный поток выплеснутой воды.
— Давай-давай, ты мне нужна в сознании!
Как ни не хотелось обратного, но немудрёная терпапия таки привела чувства к некоторой ясности. Прежде всего Женька незаметно, как ей казалось, подвигала конечностями, чтобы определить — сколько же зазора ей осталось. Обнаружилось, что совсем ничего — равно как оказалось, что для хозяина положения то не осталось незамеченным.
— Ну же! — ладонь снова хлёстко ударила по лицу — да так, что мозги со звоном стали набекрень. Вот же ж дрянь эти мужики — чуть что, сразу по мордашке норовят!
Хочешь, не хочешь — а слипающиеся от сырости глаза пришлось не только открыть, но ещё и проморгаться.
Женька молча выругалась. Оказывается, приковали её не к полу, как по наивности подумала она (ну откуда у орков гладкие деревянные полы?) а к столешнице здоровенного стола. А уж маячившая рядом физиономия пожилого орка и вовсе наводила на невесёлые размышления — зачем?
— Умная девка, — одобрительно хохотнул тот. — Такой враг делает сильными и нас. Но ты сделаешь меня вдвойне сильным!
Говори-говори, проклятый, не останавливайся! Женька старательно сделала бесчувственное лицо и нарочито разглядывала кое-как обработанный потолок грубого камня, зачем-то пытаясь понять, глубоко ли под землёй эта пещера — а руки орочьего шамана сорвали с неё одежду и принялись бесцеремонно ощупывать нижнюю часть тела. Она даже глухо зарычала, когда исследование небрежно прошлось по деликатным местам, обжигая чужеродной, словно ледяной магией.
— Четырнадцать-пятнадцать недель — то, что надо…
Нет, только не это! Тело против воли само выгнулось дугой, забилось в своих оковах. С придушенным воем Женька уже слышала, как затрещал слева либо металл, либо собственная кость — но шаман навалился с хеканьем, проворно надел ещё по одному тяжёлому кольцу.
— Сильная мерзавка, ничего не скажешь. Никаких навьев с тобой не напасёшься… — орк отошёл, тяжело дыша, полюбовался извивающимся на столе телом. — И наверняка красивая самка, на ваш человековский лад.
Но всё-таки, Женька с колотящисмся сердцем и срывающимся на вой дыханием заставила себя успокоиться. А вдруг силы ещё понадобятся? И даже попыталась осмотреться затуманивающимся от отчаяния взглядом. Что там по бокам, разглядеть не удавалось даже боковым зрением — по углам всё надёжно скрывали тени. И всё же, что-то звякнуло в той стороне, и из потёмок выступил шаман с блестящим в руке чёрным, слегка изогнутым ножом.
— Что ж, я пересажу плод в самку моего народа, подпитаю его своим великим искусством — и воспитаю из него орка… — глаза шамана лихорадочно блестели. — Когда он вырастет, у него будет больше наложниц, чем у всех вождей, вместе взятых — и тогда потомки Первого Дракона будут защищать и мой народ!
А Женька замерла обречённо, как кролик при виде удава, и никак не могла отвести глаз от занёсшегося над её самым сокровенным чёрного полированного лезвия, выточенного то ли из камня, то ли стекла.
— Впрочем, нет… смерть это будет слишком легко для тебя, — качнувшийся было вниз клинок пока не вонзился в тело.
По крайней мере, сейчас. А шаман отложил свой мерзкий инструмент и шаркающей походкой чуть отошёл. В глазах Женьки постепенно прояснилось настолько, что она увидела, как орк вытащил из кожаного мешка книгу и принялся её листать. Будь ты проклят, мерзавец… она снова едва сдержала стон — уж с какими целями орочий шаман сейчас изучал добытый невесть откуда потрёпанный анатомический атлас весьма знакомого вида, догадаться труда не составило. Эх, не зря она всегда сторонилась этой (censored) медицины — а в маменькину домашнюю библиотеку заглядывала с сугубо противоположным, смертоубийственным и напрочь душегубским интересом.
Примерно как и этот сейчас…
— Хм-м… ага! Что ж, это возможно — оставить тебя живой. Но пустой, как выпитая бутылка и бесплодной, как камень, — удовлетворённо кивнул орк и небрежно отбросил книгу.
Будь ты проклят, "МедИздат"!
Здоровенный, с поседевшими висками, шаман в своей кожаной безрукавке и бусах из мелких ракушек сейчас казался персонажем из дурной телепостановки о дикарях. Слегка обтёсанных образованием, но всё равно дикарях. Хотя и походил этот спектакль больше на кошмарный, извращённый сон.
— У тебя ничего не получится, — Женька старательно придала своему голосу как можно больше безразличной уверенности.
— Это почему же? — в словах вернувшегося и потянувшегося было за ножом орка слышалась лишь холодная брезгливость. — Я самый лучший в чёрном искусстве некромантии и тавматургии. Был ещё один… но он сгорел в столице.
Орк поморщился, прислушался к чему-то с недовольным лицом. Затем пошатнулся, легонько похлопал себя по щекам и утёр лицо. Устал, сволочь?
Женька чуть поторопилась ответить, старательно отвлечь и ещё потянуть зачем-то хоть чуть-чуть времени — пусть и видела явно, что этот шаман ушлый, просто так его с пути не свернёшь. Но, понадеялась, что тот не обратит на поспешность внимания. Равно как и скатившуюся из уголка глаза на висок капельку предательской влаги — и вовсе не просто воды.
— То была моя идея, налёт на ваш вонючий город — а передовой дракон, чёрный и прекрасный, нёс меня. И я смеялась — слышишь? — смеялась и кончала как шлюха, когда в огне горели ваши орочьи ублюдки!
Равнодушное лицо орка исказилось. В другое время даже забавно было бы наблюдать, как он сначала побледнел, затрясся от с трудом сдерживаемой ненависти, затем покраснел в рвущемся из горла рычании. Рука его сорвала с шеи украшение, и дробный перестук рассыпавшихся раковин раскатился по пещере.
— Тварь… мерзкая и гнусная маленькая тварь… — всё же, шаман хоть и дёрнулся было к ножу в порыве исполосовать мерзавку на тонкие ленточки, но всё же как-то сдержал себя. — Не-е-ет, теперь моя решимость оставить тебя в живых и превратить твой каждый день в пытку окрепла пуще прежнего…
Всё тело словно обожгло раскалённой докрасна крапивой — во всяком случае, непроизвольно дёрнувшейся и глухо застонавшей Женьке другое сравнение в голову просто не пришло. А шаман ещё раз окатил её своей магией, и его глухой, будто нарочито надтреснутый голос методично долбил в голову строки на неизвестном языке под редкие удары бубна.
— Да, именно так, мучиться и страдать каждый день своей жизни — а жить ты теперь будешь долго, — шаман вытер мокрое от пота лицо обрывком Женькиной штанины и брезгливо отшвырнул её в сторону. — Лучшие наши целители душ изучали вас, людей — и выяснили, что душа у вас способна болеть и страдать гораздо сильнее тела…
Над Женькой наклонилось перекошенное от ненависти лицо, а в ноздри ударила вонь надсадного дыхания.
— Быть может, однажды ты доберёшься до меня — но зато и моя жизнь станет итереснее, обретёт новый смысл и новую великую игру. Но я буду не там, я спрячу то, что пока принадлежит тебе, в другом мире — о котором вы, мерзкие людишки, даже не подозреваете. Моя месть будет взрастать долго, и в её пламени сгорит весь ваш мир…