Однако он продолжал меня не замечать, а потому я направился в хлев и заглянул в закуток. Сначала я решил, что ошибся. Но нет! Свинья была та самая — я узнал ее по метке на ухе. Но меня совершенно сбили с толку розовые поросятки, энергично отталкивающие друг друга от наиболее удобных сосков. Пересчитать их в этой свалке оказалось нелегко, но в конце концов все они принялись блаженно сосать, удовлетворенные своей долей. И было их — двенадцать!

Я выглянул во двор.

— Мистер Буш! Так они же все выжили! Все до единого!

Фермер медленно прошел через двор, волоча за собой метлу, и мы вместе наклонились над закутком. Мне все еще не верилось.

— Замечательно! Просто чудо! Я был уверен, что они все погибнут, и вот — нате вам!

Лицо мистера Буша не посветлело.

— Так-то так, — пробурчал он, — да только они меньше нагуляли, чем здоровые.

Всю дорогу до фермы лорда Грешема безразличная реплика мистера Буша язвила мое самолюбие.

Только когда я был призван в ВВС и сержант рявкнул: «Эй, ты! Вали сюда!», мне стало ясно, насколько я считал само собой разумеющимся то спокойное уважение, какое мне, как ветеринару, оказывали на йоркширских фермах, как оно важно для меня. К успехам или неудачам это отношения не имело: не всегда все заканчивалось благополучно, а порой клиенты высказывали не слишком лестные вещи, но меня не оставляло чувство, что я профессионал, помогаю животным в полную меру своих сил и меня за это ценят.

Однако работники лорда Грешема оказывали мне не больше уважения, чем мистер Буш. Дэнни, Берт, Хьюи и Джо относились ко мне с полнейшим безразличием, которое действовало угнетающе. Не то чтобы они недолюбливали меня или были грубы, но любые мои достижения оставляли их равнодушными, не пробуждали у них, казалось, ни малейшего интереса.

А это было странно, ибо, как известно любому ветеринару, есть места, где все всегда удается, и есть места, где одна неприятность сменяет другую. Так вот, ферма лорда Грешема бесспорно относилась к разряду первых. Не иначе как там мне покровительствовала какая-то добрая фея: лечение всегда проходило без сучка без задоринки, и стоило вспомнить долгую череду успешных исцелений, как теплело на душе.

И на этот раз, войдя на скотный двор, я не сомневался, что опять никаких осложений не возникнет.

Я оглядел корову, уныло стоящую по колено в соломе. Вид у нее был самый жалкий — казалось, половина ее внутренностей вывалилась наружу. Выпадение матки. Достаточно, чтобы стереть улыбку с лица любого ветеринара — долгая, тяжкая работа, от которой зависит жизнь животного. Но за плечами у меня был большой опыт, заметно развеявший прежние страхи, и я, хотя, естественно, тревожился, тем не менее полагал, что благодаря новым знаниям и приспособлениям скоро верну злополучную корову в нормальное состояние. Притом, что здесь не обрету в результате ни похвалы, ни уважения.

Я попросил подогнать трактор и с помощью недавно изобретенного подъемника Багшо, подведенного под таз коровы, приподнял ее сзади, так что направлял я матку под уклон. Эпидуральная анестезия — И я вернул матку на законное место без геркулесовских усилий прошлых лет.

Корова спокойно направилась к кормушке, словно с ней ничего и не случилось, а я смотрел ей вслед, радуясь такому магическому преображению, но работники сохраняли полное равнодушие и отошли, не сказав ни слова. Как обычно.

Вскоре меня вызвали к овцам, тупо кружившим по лугу. Листериоз. Инъекция пенициллина — и на вторые сутки они полностью выздоровели. Эффектнейшее исцеление, и та же реакция работников. Никакого интереса или проблеска уважения.

Неделю спустя меня вызвали к корове со скручиванием матки. Теленок не шел, и она лежала, тужась, совсем измученная. Без моей помощи беднягу пришлось бы прирезать, но я несколько раз перевернул ее, матка приняла нормальное положение, и я извлек на свет прелестную живую телочку. Я с восторгом смотрел на нее, на результат моих трудов, а работники флегматично убирали стойло, так ни слова и не сказав. Ну что, что можно сделать, чтобы их проняло?!

Я потянулся за пиджаком, и из его кармана выпал конверт с ливерпульским штемпелем и обратным адресом фирмы, проводящей по почте футбольный тотализатор. Просто чтобы нарушить молчание, я сказал:

— А! Мой выигрыш за эту неделю!

Их словно током ударило. Апатия мгновенно сменилась жгучим интересом. Они сосредоточенно изучали почтовый перевод всего лишь на два фунта.

— Ух черт, ты только погляди!

— А у нас так ничего не выходит!

— В первый раз вижу, чтоб кто-то выиграл!

Восклицания сыпались одно за другим. Потом Дэнни, старший, спросил:

— И часто вы выигрываете?

В приятном волнении, упиваясь столь беспрецедентным интересом, я ответил небрежно:

— Довольно-таки часто.

Тут я допустил заметное преувеличение, поскольку выигрывал очень редко, но мои слова были встречены почтительным изумлением. Впервые я оказался в фокусе благоговейного внимания.

Дэнни нерешительно откашлялся. — Мистер Хэрриот, мы с ребятами каждую неделю складываемся по шиллингу и еще ни разу пенса не выиграли. Может, вы заполните наш купон?

В горьком предчувствии, что моя столь скоропалительно обретенная популярность исчезнет не менее молниеносно, я взял купон и, воспользовавшись коровьей спиной, как пюпитром, исполнил просьбу.

На неделе ко мне в приемную явился Дэнни.

— Мистер Хэрриот, а мы выиграли по тридцать шиллингов на нос. Никогда раньше и пенса не получали. Ребята просто взбесились. Может, вы опять, а?

— Пожалуйста, — ответил я небрежно и поставил крестики в квадратиках.

Опять выигрыш, и теперь в приемную ввалились все четверо, улыбаясь и ликуя.

— Еще по тридцать шиллингов на нос, мистер Хэрриот! Прямо чудо! Мы теперь хотим побольше поставить.

Я почувствовал, что попался.

— Послушайте, ребята. Лучше не надо. Я не хочу, чтобы вы потеряли свои деньги, а так и будет, если вы укрупните ставку. Да и в любом случае я ведь не знаток и только пошутил, когда намекнул, будто выигрываю каждую неделю.

В комнате воцарилось грозовое молчание, четыре пары глаз сузились в щелочки. Четверка не поверила ни единому слову.

Я беспомощно переводил взгляд с одного на другого, но они стояли, точно каменные, ожидая, как я поступлю.

— Вот что, — сказал я наконец, — этот ваш купон я заполню, но в последний раз. Договорились?

Четыре головы кивнули.

— Нам подходит, — сказал Дэнни.

Снова я поставил крестики в квадратиках, а возвращая купон, воззвал еще раз:

— И больше вы меня никогда об этом не попросите? Дэнни торжественно поднял руку.

— Больше никогда, мистер Хэрриот. Наше слово твердо.

Третью неделю подряд они выигрывали! Даже сейчас, когда я пишу это, не могу надеяться, что мне поверят, но так оно и было.

И ощущение таинственных капризов Фортуны окрепло еще больше, когда и на мою долю выпал крупнейший выигрыш в моей жизни — семьдесят семь фунтов четыре шиллинга и одиннадцать пенсов (я поставил на утроение). Эта цифра будет жить в моей памяти до конца времен.

Вечером я с трепетом показал почтовый перевод моему партнеру.

— Только поглядите, Зигфрид! Такие деньги! А угадай я на одну ничью больше, то получил бы первый приз — шестнадцать тысяч фунтов!

Зигфрид присвистнул и внимательно прочел распоряжение о переводе.

— Джеймс, это необходимо отпраздновать. Пошли в «Гуртовщики». В баре Зигфрид ринулся к стойке.

— Бетти, два двойных виски! — вскричал он. — Мистер Хэрриот только что выиграл шестнадцать тысяч фунтов в тотализатор!

— Нет-нет! — запротестовал я, пытаясь угомонить моего импульсивного друга. — Куда меньше…

Но было уже поздно. Глаза Бетти вылезли на лоб, посетители захлебнулись пивом, и непоправимое произошло. Новость облетела Дарроуби, как лесной пожар. Шестнадцать тысяч фунтов в те дни были сказочным богатством, и в ближайшие недели, где бы я ни оказывался, меня встречали многозначительными улыбочками и подмигиванием. С тех пор прошло почти сорок лет, но и по сей день в нашем городке немало людей убеждены, что Хэрриот разбогател на тотализаторе.