Я пошел за ним к коттеджу, примыкавшему к службам, он распахнул дверь и церемонно проводил меня внутрь.

У стены большой кухни стоял длинный стол, за которым все семейство вкушало субботний обед. Миссис Куртенс, толстая улыбчивая блондинка, приглядывала за оравой пышущих здоровьем детей, которые усердно трудились над полными тарелками. В центре пола восседал на горшке крепкий малыш и тужился под взрывчатые звуки, сопровождавшие его усилия.

Бэзил обвел рукой эту домашнюю сцену.

— Моя жена и детки, мистер Хэрриот, и все мы очень рады с вами познакомиться.

Он не преувеличивал. Дети расплылись в улыбках и принялись весело кивать под горделивым взглядом отца. Поистине счастливый семейный очаг!

Бэзил подвел меня к раковине, загроможденной до края немытой посудой, которая явно накопилась со вчерашнего дня. Подсунуть руки под кран удалось только после того, как Бэзил освободил для меня небольшое пространство, сдвинув в сторону грязные сковородки и изящными движениями выбрав из мыльницы кусочки застывшего сала и колбасные шкурки.

Пока я мыл руки, малыш решил покинуть свой трон. Бэзил подошел, поднял горшок и с удовлетворением изучил его содержимое. Затем направился к угольной печке у стены, приподнял крышку и опрокинул горшок внутрь. Каждое движение было верхом грациозности.

Миссис Куртенс приподнялась на стуле.

— Выпьете чашечку чая, мистер Хэрриот?

— Нет… э… благодарю вас, но меня ждут еще в двух местах, и я тороплюсь. Благодарю вас еще раз и был очень рад с вами познакомиться.

В следующие месяцы мне пришлось побывать на этой ферме несколько раз; Бэзил, казалось, неплохо справлялся со своей работой. Но я не мог не обратить внимание на то, что он все делал не так, как остальные знакомые мне скотники. С животными он обращался крайне своеобразно, да и все его поведение было более чем странным. Например, однажды он, чтобы надеть намордник на телку, повис на балке, зацепившись за нее ногами. Казалось, он кое-что знает об уходе за животными, но опыта не имеет никакого.

Пока я работал, Бэзил болтал без умолку, все время туманно упоминая эпизоды своего удивительно разнообразного прошлого. Обрывочные намеки на его причастность к театру, архитектуре и другим творческим профессиям следовали один за другим. Так, он как будто одно время преподавал бальные танцы. Но все попытки установить что-нибудь поточнее наталкивались на неизменные «там и тут, тут и там».

Несколько раз я видел Бэзила в Дарроуби. Любителем спиртного он не был, но ему нравилось провести субботний вечер в трактирчике. И когда я впервые столкнулся с ним в этой обстановке, меня вновь поразило его своеобразие. Он сидел за большим столом в окружении ухмыляющихся работников, утоляющих жажду из пинтовых кружек, но пива не пил. Откинувшись на спинку стула, вытянув ноги, он сжимал в руке рюмку с красным вином. Ножка ее виднелась ниже его пальцев. Мне доводилось видеть в кино, как иностранные аристократы и тому подобные персоны держали рюмки таким манером — но не в йоркширских питейных заведениях.

Как всегда, Бэзил являл собой картину элегантности и изящества. Непринужденно развалившись на стуле, он держал речь перед завороженными слушателями, иногда небрежно помахивал рукой для пущей убедительности, иногда отхлебывал глоточек вина. И работники с окрестных ферм слушали его с явным восторгом. Взрывы смеха, радостные кивки, изумленные возгласы неопровержимо свидетельствовали, как их увлекает красноречие Бэзила.

Вскоре он стал местной знаменитостью, и, насколько я понял, особенно простодушную аудиторию интриговали смутные намеки на его университетскую деятельность, хотя тайна окутывала и все остальное с ним связанное. Он получил прозвище «профессор Бэз», и во всех окрестностях Дарроуби его знали только как «профессора». Неизменные «тут и там» исчерпывали все сведения, которых удалось от него добиться, и каких только теорий о нем не сочиняли! Однако одно было несомненно: он пользовался всеобщей симпатией.

В марте мне пришлось часто видеться с Бэзилом. В эту пору животные особенно склонны к разным заболеваниям. Долгое зимнее заключение в четырех стенах снижает сопротивляемость организма. Особенно уязвимы в это время телята, и питомцы Бэзила стали жертвой диареи — извечной страшной угрозы животноводческих хозяйств, дающей очень высокий процент смертности. А причиной может послужить любой просчет с кормами или неблагоприятные изменения в окружающей обстановке.

К счастью, современные достижения науки снабдили ветеринаров очень действенными средствами против диареи, а в то время я получал отличные результаты, применяя гранулированную смесь антибиотиков и сульфамидных препаратов. Однако с этими телятами дело шло плохо.

В длинном ряду стойл маялись шестнадцать моих пациентов, и я глядел на них со все возрастающим отчаянием. Они стояли несчастные, поникшие, по хвостам у многих стекала беловатая жижа экскрементов, а двое-трое неподвижно лежали на соломе.

— Бэзил, — сказал я, — а вы уверены, что не напутали с дозировкой?

— Да нет, мистер Хэрриот, даю точно, как вы велели.

— Напоследок вечером и сразу утром? Это очень важно.

— Так и даю. Об этом можете не беспокоиться. Я засунул руки поглубже в карманы.

— Ничего не понимаю. Они не поддаются. А дальше — пневмония. Очень они мне не нравятся.

Я сделал витаминные инъекции, чтобы лекарства лучше подействовали, и уехал полный дурных предчувствий, что вот-вот случится что-то очень скверное.

День выдался на редкость холодный, и задувал пронзительный ветер, обычно предвещающий снег. А потому я не удивился, когда часов в восемь вечера в воздухе закружили белые хлопья и вскоре землю одел снежный покров. Но длился снегопад недолго, и я обрадовался — добираться через сугробы до ферм высоко в холмах бывало трудной, а иногда и неразрешимой задачей. Самым нужным инструментом тогда становилась лопата.

В семь утра мне позвонили — тяжелый отел на маленькой ферме у самой вершины холма. И я с облегчением убедился, что за ночь снега не прибавилось. В девять я уже возвращался, полный радости, которую испытываю всегда, когда удается спасти теленка, и безмятежно любовался окружающей красотой. Вершины всегда красивы, но снег приносит особое волшебство — белый покой и тишину.

Разглядывая небольшие сугробы, которые ветер прихотливо намел по обочинам, я увидел ворота фермы мистера Уайтхеда и, подумав, что надо бы проведать телят, свернул туда.

Во дворе не было видно ни души, и я сразу заметил, что белое пространство между крыльцом Бэзила и телятником не пятнает ни единый след.

Я постучал. Мне открыл Бэзил, как всегда бодрый и энергичный.

— Входите, входите, мистер Хэрриот! Какое утречко, а? Хозяйка наверху постели стелит. Я ее сейчас кликну, она вас чайком угостит.

— Нет, спасибо, — ответил я. — Мне только на телят взглянуть. Как они сегодня?

— Да так же.

— Гранулы вы им дали?

— А как же! Перед завтраком и дал. Я поманил его к окну кухни.

— Подите-ка сюда, Бэзил.

Мы вместе посмотрели в окно, и он внезапно замер, созерцая девственно белый снежный ковер.

— Вы ведь туда даже не заходили, верно? — сказал я. — И вчера вечером тоже. Снег кончил идти в начале десятого, а лекарство вы должны были им дать на ночь.

Он ничего не ответил и только медленно повернулся ко мне. С его лица словно сорвали маску — бодрая улыбка исчезла, оно казалось до ужаса беззащитным. Он бросил на меня затравленный взгляд.

Преображение это было столь трагичным, что мой гнев испарился. Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга, а потом я медленно сказал:

— Послушайте, Бэзил, вашему хозяину я про это не скажу, но вы очень меня подвели. Вы обещаете, что теперь будете делать все как надо?

Он безмолвно кивнул.

— Хорошо, — сказал я. — А теперь пойдемте к телятам.

Он сел и начал натягивать резиновые сапоги, но тут же посмотрел на меня измученными глазами.

— Мистер Хэрриот, я ведь ничего плохого не хотел. И телятам тоже. Но не лежит у меня сердце к этой работе. Не фермер я, и никогда из меня фермера не выйдет.