Те же стихи, но на другой мотив - он расписывал мои приключения. Я считал, что он слишком пьян даже для того, чтобы прочесть какой-нибудь лимерик‹Лимерик - пятистрочные шуточные стихи, рифмующиеся так: аа-бб-аа.›, но стихи лились рекой, скандировались сложные внутренние рифмы, звучные аллитерации - роскошный праздник виртуозной поэзии. Джоко держался линии, намеченной Стар, но сильно расцветил ее. Я слушал его с возрастающим восхищением, любуясь, с одной стороны, им как поэтом, а с другой - могучим рыцарем Гордоном - этой армией из одного человека. Я решил, что такой мужчина не может не быть всюду победителем, и когда Джоко кончил - встал я.

Мои девочки гораздо больше преуспели в накачивании меня спиртным, нежели едой. Большая часть блюд была мне совершенно не известна, хотя и вкусна. Но было там одно блюдо холодной закуски - маленькие лягушкоподобные существа на льду, причем не разрезанные. Их надо было окунать в острый соус и съедать в два приема.

Девушка в драгоценностях схватила одну лягушку, окунула в соус и подала мне, чтобы я откусил кусочек. А та взяла и очнулась от сна. Это маленькое существо - назову его Элмер - закатило глаза и посмотрело на меня как раз в ту минуту, когда я намеревался закусывать. Тут я внезапно потерял аппетит и резко откинул голову назад.

Мисс Ювелирный Магазин весело рассмеялась, снова окунула Элмера в соус и показала, как надо с ним поступать. Нет больше бедняги Элмера!

Некоторое время после этого, я не мог есть вообще, зато пил слишком много. Каждый раз, когда мне подносили закуску я вспоминал дрыгающие ножки Элмера, исчезающие во рту, глоток… и хватался за бокал.

Вот поэтому-то я и поднялся.

Раз ты встаешь, так сразу наступает тишина. Замолкла музыка, поскольку музыканты соображали, чем они будут сопровождать мою поэму.

И тут я понял, что говорить-то мне нечего. Абсолютно нечего. Я не мог вспомнить даже молитвы, которую можно было бы преобразовать в благодарственную поэму, добавив в нее несколько изящных комплиментов, и произнести на невианском языке. Черт, я и на английском этого бы не сделал.

Стар смотрела на меня, взор ее был серьезен и полон уверенности во мне.

Это решило все. Правда, на невианский язык я не отважился. Сейчас я не мог бы на нем даже спросить, где туалет. Поэтому я дал залп из обоих стволов по-английски. Это было линдсеевское "Конго"‹Линдсей Вачел (1879-1931) - американский поэт.›.

Все, что я помнил - примерно страницы четыре текста. Все, что я мог передать - это захватывающий ритм и схему рифмовки, сбиваясь в словах, с ходу заменяя забытые, но зато изо всех сил нажимая на "Лупите палкой по столам! Бум! Бум! Бум! Бум! Бум! Бум!". Оркестр подхватил ритм, и загремели тарелки на столах.

Аплодисменты оглушили меня, а мисс Тиффани‹Тиффани - совершенно прозрачная ткань из шелка или хлопка.› припала к моей коленке и целовала ее. Тогда я выдал в качестве десерта "Колокола" Э. А. По. Джоко облобызал меня в левый глаз и распустил слюни на моем плече.

После этого встала Стар и объяснила в четких и рифмованных строках, что в своей собственной стране, на собственном языке и среди собственного народа, состоящего сплошь из воинов и художников, я столь же известен как поэт, как и герой (вот уж истинная правда - ноль всегда ноль), и что я оказал им честь, прочтя свое величайшее произведение, да еще на алмазно-жемчужном собственном языке, как дар благодарности Доралю и дому Дораля за гостеприимство кровли, стола и постели, и что она - Стар попробует когда-нибудь напрячь свои слабые силы и передать музыку этого языка на невианском диалекте.

Вдвоем мы явно заслужили премию Оскара‹Премия Оскара ежегодно присуждается за достижения в кинематографии.›.

Затем подали piece de resistance‹Здесь - гвоздь программы (фр.)›, нечто зажаренное целиком, доставленное четырьмя слугами. По форме и величине это вполне мог быть зажаренный целиком мужчина. Но он, по крайней мере, был явно мертв, и от него шел восхитительный запах. Я съел здоровенный кусок и протрезвел. После жаркого было еще восемь-девять блюд супы, шербеты и прочая дребедень. Банкет все больше терял свою официальность, участники уже не придерживались разделения мест по полам. Одна из моих девиц заснула и разлила мою чашу вина. Тут я, наконец, заметил, что большая часть гостей уже разошлась.

Дораль Летва, сопровождаемая двумя девушками, провела меня в мои покои и уложила в постель. Они притушили свет и удалились, пока я пытался составить на их языке галантное пожелание доброй ночи.

Вскоре они вернулись, сняв с себя все драгоценности и прочие украшения, и остановились возле моего ложа, изображая три грации. Я решил, что обе молодые девушки были дочками Летвы. Старшей было лет восемнадцать, в полном соку и портрет мамаши в эти же годы. Младшая была лет на пять моложе сестры, она едва вступила в брачный возраст, тоже красотка и весьма уверенная в себе. Она зарумянилась и опустила глазки долу, когда я взглянул на нее. Старшая сестра наоборот ответила на мои взгляд прямым взглядом своих пламенных глаз. Их мамаша, обнимавшая девушек за талии, объяснила мне очень просто, но в стихах, что я уже оказал честь их кровле и их столу, а теперь оказываю их постели. Так что же будет угодно Герою? Одну? - Двух? Или всех трех?

Я трус. Вы уже знаете это. Если бы тут не было этой младшей сестрички, ростом как раз с тех шоколадных сестренок, что напугали меня в прошлом, возможно, я действовал бы с большим апломбом. Но, черт побери, двери тут не запирались. Их вообще не было - одни арки. И грубиян Джоко мог проснуться в любую минуту, я даже не знал, где он спит. Не буду отрицать, мне приходилось спать с замужними женщинами и с дочерьми людей, под крышей которых я останавливался, но и в таких случаях соблюдались определенные правила, свойственные американцам. А такое откровенное предложение напугало меня хуже Рогатых Козлов, то бишь Призраков.

Я постарался облечь свое решение в поэтическую форму. Это мне не удалось, но негативность решения до них дошла. Малышка зарыдала и исчезла с невероятной быстротой, ее сестра, похоже, была готова взяться за кинжал и, фыркнув "тоже мне герой", вышла за ней. Мамаша только одарила меня взглядом и удалилась.