— Ой, дочка, то горе так горе… шалавая была девка, не тем будь помянута, неуемная. Собой видная, а разума — ни на грош, прости меня, Господи, что на покойную… — женщина перекрестилась. — Клуб у нас тут погорел… кто ж ее, брюхатую-то, на танцы-шманцы понес, вот же девка была, все у нее танцы да парни на уме, даром, что и при муже, и с пузом уже…
Танька прикусила губу.
— Такая вот парню судьба, и чем он Господа прогневил-то… ведь не хуже соседских… а они живут как люди. Вон, Володька соседский с утра до ночи глаза заливает, мать колотит, жену с ребенком из дома выгоняет, не работает уж лет пять как. И нет на него Божия гнева…
— Это он тогда поседел? — спросила Танька.
— Да, как раз тогда… утром встал после поминок — пол-головы седой…
Таньке было уже совсем неприятно все это слушать, и она вдруг сорвалась:
— А вы его еще и таблетками кормили…
Женщина покачала головой, запахнула поплотнее халат.
— И это уже рассказал… Знаю, не простит он мне. Да и я сама себе не прощу. А только — не со зла, по недоумию. Осталась я одна с пацаном, своих-то, парни-девки, Господь не дал. Кто ж знал, что в нем — дар… страшно мне было, думаю, болеет парень, болеет головой. Сны ему снились — кричал во сне не-пойми по-каковски… страшно кричал. Иной раз такое говорил, что хочешь — стой, а хочешь — падай. Да и не в себе как бы ходил. Один он у меня, нет другой родни — вот и хотелось вылечить. Это уж потом в нем дар открылся…
— Какой дар?
— Лечить он умеет. И видеть болезни. Так и доктору не суметь. Сколько лет я маялась по женской хвори, уж и так лечили, и так… и грязи, и санатории. А все без толку. А он, как постарше стал, меня вылечил. Руками, парни-девки, хочешь — верь, а хочешь — нет. Кладет просто руки — и горячо так, и хорошо. А как из армии пришел…
— Ну и долго вы еще мою нелегкую судьбу будете обсуждать? — раздался с крыльца насмешливый голос Герцога.
Танька покраснела и прикусила язык, но Алла Николаевна не растерялась.
— Не сердись уж, Димушка… одна я в доме — и поговорить не с кем. Вот, пристала к девке со своими глупостями, а ей меня окоротить неловко.
— Знаю я ее неловкость… где собираются две женщины, там сразу начинаются сплетни. Сделать с этим ничего нельзя, остается только не давать им собираться. Брысь в дом обе.
Танька бочком пробралась на кухню, где кроме нее никого не было, присела в темноте на подоконник. Было очень неловко. И вдруг заболела порезанная накануне рука. Облизывая длинную ссадину на предплечье, Танька глядела в окно и составляла стратегический план извинения. Герцог вошел в кухню неожиданно, встал рядом с Танькой, положил ей подбородок на плечо. Танька попыталась что-то сказать, но Герцог ее оборвал.
— Плющиться не надо. Это все глупости. Пойдем спать…
— Спать? — разочарованно протянула Танька.
— Хорошо, переформулирую: в комнату пойдем.
— Это внушает больший оптимизм…
— Кошка неуемная…
— Ах, так… да убери тогда руки…
— Это был комплимент…
— Сомнительный вышел комплимент…
— Кушайте, что дадено…
— А еще герцог…
— Чего — еще? Так?
— Вау…
— Еще скажи «Oops!»
— Язва…
— Хуже…
Заснули, разумеется, за два часа до подъема.
До аэродрома на раздолбанной «Газели» в компании еще пяти человек ехали долго, и Танька давно перестала понимать, куда именно едут. Сельские пейзажи убаюкивали. Танька пару раз задремывала, просыпаясь на самых крутых выбоинах и самом громком смехе веселой компании скайдайверов. После второй бурной ночи ей было уже все по сараю — и предстоящий прыжок, и все с ним связанное.
Маршал всю дорогу игрался с ножом. Танька попросила посмотреть, оценила суровую тяжесть и вкрадчиво ложащуюся в руку рукоять.
— Вещь… — с легкой завистью сказала она. — Где такие делают?
— Наш, «Нокс» делает. Недорого, классно, сертификат есть.
— Странно… — удивилась Танька. — Им же убить можно.
— Убить можно и вилкой! — засмеялся кто-то справа.
Под дискуссию о том, что в руках мастера и зубочистка — оружие, Танька вновь задремала.
На аэродроме, оказавшемся полем с двумя вертолетами и небольшим строением на краю, уже была толпа народа. Таньку сдали инструктору в компанию к таким же новичкам и забросили. Инструктор был молодым, бородатым и очень терпеливым. Он сводил всех на медосмотр, а потом часа два методично вбивал в два десятка перворазников азы парашютизма. Танька уяснила только одно — парашют все равно раскроется из-за «прибора». А если не раскроется, то надо дергать запаску. Но, кажется, уже не поможет. Потом всех повели получать парашюты.
Получив тяжеленный рюкзак, Танька пристроилась в очередь на подгонку лямок. Инструктор ощупал ее и самую малость удивился.
— Ты второй раз?
— Нет, первый.
— Сама подогнала?
— Да он же, как рюкзак.
— Ну, молодец… Следующий.
Дальше началась пытка инструктажем, вторая серия. Пока каждый из группы не спрыгнул по три-четыре раза с помоста — «пятьсот пятьдесят один! Пятьсот пятьдесят два! Пятьсот пятьдесят три! Есть раскрытие? Нет? Кольцо! Есть раскрытие? Нет? Запаска! Приземление: колени и щиколотки вместе! На согнутые ноги! Упасть! Катиться!», к построению их не допустили. Но наконец толпа отправилась гуськом к летному полю, постояла там еще минут двадцать, любуясь выкрутасами спортсменов, и тут всех загрузили в вертолет.
Танька устала и взмокла. Лямки натерли плечи. Ей было уже наплевать на все. Страшно не было, интересно не было, было только скучно и тяжело стоять в парашюте. Вертолет болтало, от рева винтов глохли уши, и было душно. Одеколон соседа не перешибал острого запаха его пота — запаха страха. Вообще адреналином в вертолете попахивало, на Танькин взгляд, избыточно. Ее начало слегка подташнивать, и уже было все равно — прыгать, падать, лететь… лишь бы на свежий воздух.
Ее очередь была где-то в середине группы. Выпрыгивающие один за другим уходили в проем. Можно было представить слова, которые они при этом произносили: «ой, мама, нет, ой, мать, пятьсот пять…» Танька увидела перед собой прямоугольную дыру, а далеко внизу — что-то зеленое.
«Пошла!»
И она пошла, отчего-то зная, что лучше чуть оттолкнуться и прыгнуть «как через порог двери». Ее не мотануло вниз головой, как многих прочих, она падала «солдатиком» — довольно медленно, судя по скорости приближения земли. Потом ее резко вздернуло вверх, и падение прекратилось. Точнее, замедлилось. Танька положенным образом разместила руки на стропах и начала оглядываться. Вокруг, на солидном расстоянии, медленно парили такие же новички на «дубах».
Таньку слегка снесло ветром, и она покосилась на еловый лесок в том направлении, куда ее несло. «Прикольно будет повиснуть на елке… хотя тут, вроде, каждый раз кто-то на них висит… ничего оригинального…» До елок она не долетела, приземлившись на краю поля в траву. Парашют опрокинул ее и проволок метра полтора, руки и лицо измазались в травяном соке. Облизывая горечь с губ, Танька стала собирать парашют. Тут же откуда-то нарисовались дети лет восьми-десяти, предложившие ей помощь. Танька позволила им тащить свой парашют и пошла следом. Ей было обидно, что никто из знакомых не видел ее прыжка. Дразнить ее пыталась вся машина, а как дошло до дела — ни одной морды на горизонте.
Оказалось, что она неправа. У здания ее встретили Герцог с Маршалом, сгребли в охапку, почему-то надергали уши.
— Ну, как? — спросил Маршал, царапая ей шею рукавом своего навороченного черно-зеленого комбинезона.
— Да никак… — честно ответила Танька. — Летела, упала. Ну, земля красиво сверху выглядит. А так…
— Понятно, — сказали в голос оба приятеля.
— Сегодня второй заход для перворазников будет? — крикнул компании, тусующейся неподалеку, Маршал.
— Через полчаса… — ответил кто-то поблизости.
— А нафига? — не поняла Танька.
— Прыгнешь — узнаешь… — рассмеялся Герцог. — Вперед, а то опоздаешь.
Вновь инструктаж, неподъемный рюкзак, шумный подъем, мандражирующие персонажи вокруг. Когда до Танькиной выброски остался один человек, ее вдруг затрясло, и она поняла, что прыгать не хочет и не будет.