- "Я снял для нас комнату в маленькой, старинной, прелестной гостинице. Из ее окон видна Темза. Мне кажется, прошли месяцы с тех пор, как я покинул Париж…"
- Значит, я все-таки жил в Париже, - отмечает Улисс. - О чем говорит и костюм.
- Я со всей силой ощущаю, что в моей жизни наступил перелом. Меня не покидает чувство уверенности. Уверенности прежде всего в том, что с этих пор ничто не сможет нас разлучить. Милая, мы не должны никогда больше говорить друг другу "прощай". Каждый раз ты словно умираешь для меня, и я поистине предпочитаю твою смерть, чем знать, что ты в объятиях другого…"
- Другого, - вздрогнув, повторяет Улисс.
- "Я люблю тебя, мая страсть, моя плоть, моя нежность…" Подписано - Поль.
В комнате становится тихо, как в церкви. От этих страстных слов нас будто пронизало током.
- Что все это значит? - громко вопрошает вдруг Улисс. - Кто этот "другой"? Неужели эти безумные слова писал я?
- Если верить письму, вы в самом деле были очень влюблены.
- И она умерла, эта женщина, которую я любил?
- По правде говоря, я и сам не могу в это поверить.
- Она, значит, покончила с собой? Бросилась вниз со скалы? Но почему? Ведь я обещал сделать ее счастливой!
- Возможно, тот, другой…
- Другой? - кричит Улисс. - Муж?
Я воздел руки к небу.
- Муж! Муж ли? Нам ничего неизвестно. Мы вынуждены ограничиться гипотезами.
Неожиданно я воодушевляюсь и с убежденностью, изумляющей меня самого, говорю:
- В самом деле, странно, это напоминает мне мои романы! Вначале я иду наощупь, выбирая из нескольких возможных направлений. И потом вдруг все разрешается само собой… И с вами будет так же. Вот увидите!
Улисс качает головой.
- Будет ли? Уж и не знаю…
- Да, да, надо искать! Надо проявить упорство! Знаете, у меня есть опыт.
- Знаю, это ваша профессия, - с горечью замечает Улисс. - Можно подумать, вас это расследование забавляет.
- Не забавляет. Оно захватило меня целиком!
И тут в наших отношениях происходит поворот. На мой радостный возглас Улисс реагирует резко отрицательно. Впервые он восстает и оказывает сопротивление.
- Ну, а меня, - визжит он, - меня эта игра изматывает. Потому что, в конечном счете, игрушка - это я! Ваша игрушка!
Может, он понял? Нет, не думаю. Это звериный инстинкт каким-то образом наводит его на след. Исключено, чтоб он мог догадаться, что руководит мною в действительности.
- Кукла - вот что я такое! - продолжает он в ярости. - Петрушка, на которого примеряют пиджаки, костюмы! И заставляют играть роли! Толкают влево, вправо и смотрят, что из этого получится! А потом вы наконец решитесь! Выберете то, что покажется вам наилучшим для романа.
- Я? Я абсолютно ничего не решаю, - говорю я сухо. - Решает чемодан!
- Чемодан? - стонет он. - Мне почему-то хочется его закрыть, этот чемодан! Он заставляет меня думать о кровавом сундуке: открываешь его, а там внутри - мертвая женщина.
Я покачиваю головой с видом старого мудреца.
- Знаете ли, в прошлом каждого человека есть покойники и покойницы.
Вдруг он начинает кружиться по комнате, размахивая руками.
- Да, вот только эта… эта покойница, не знаю почему, внушает мне страх.
Он смотрит по очереди на все двери, которые есть в комнате, словно попал в ловушку. Я пугаюсь: он в таком состоянии, что может ускользнуть от меня. Но нет, он устремляется прямо к той яме, которая и была для него вырыта.
- Знаете, что Петрушка сделает теперь? - скрипуче произносит он. - Примерит брюки!
Я готов его расцеловать! Бедняга, он мнит себя хитрецом! Взяв брюки от костюма, которые я перекинул через спинку кресла, он бросает мне с плутоватым видом:
- Потому что, в конце концов, этот чемодан… Пиджак, ладно, он мне подходит. Но с пиджаками всегда проще. А вот брюки, особенно, сшитые по мерке… Быть может, выясниться, что брюки вовсе не мои!
- Можно подумать, что вы надеетесь на это, - мягко замечаю я.
Неожиданно весь его гнев проходит.
- В какой-то степени это так, - признается он. - Мне не нравится это письмо.
С брюками в руках он направляется в свою комнату, а я бросаю взгляд на чемодан, который так и стоит раскрытый посреди гостиной.
- Э, да в чемодане еще что-то есть!
Он останавливается, вяло поворачивается ко мне.
- Что именно? - он спрашивает устало.
- По-моему, это магнитофонная пленка. - Я достаю со дна чемодана коричневую катушку. - Вам известно, что такое магнитофон? С его помощью записывают голоса. Значит, пленка может оказаться очень важной. Хотите прослушать? У меня есть магнитофон.
На этот раз лицо Улисса ничего не выражает, а голос звучит бесстрастно.
- Если вы настаиваете, - говорит он. И добавляет, поднимая глаза к небу: - Что еще меня ожидает?
- Быть может, истина.
V
Он ушел в свою комнату примерять брюки, а я пока вытащил магнитофон, чтобы прослушать пленку.
В течение нескольких мгновений катушка вращается беззвучно, потом слышатся звуки рояля. "Первая арабеска" Дебюсси. Отличная запись.
Поскольку Улисс оставил дверь своей комнаты приоткрытой, я кричу:
- Вы слышите?
- Да, это рояль.
Смотри-ка, он не забыл рояль. Впрочем, я заметил, что он не забыл множество вещей. Но, правду сказать, амнезия - явление очень странное. Память исчезает не полностью. Она словно вершит отбор, отбрасывая то, что ее мучает или раздражает.
- Ну, как брюки?
- Еще минутку.
Сажусь в кресло и продолжаю с наслаждением слушать запись. Я обожаю Дебюсси. Это изобретатель джаза, никто только об этом не догадывается. Как раз в "Первой арабеске" есть синкопированная фраза - чисто блюзовый пассаж.
Однако я тут же встаю, мне не терпится узнать результат примерки.
- Так что же с брюками?
Проходит несколько секунд, затем слышу голос Улисса, невеселый его голос, в котором я различаю даже легкий оттенок грусти.
- Они сидят на мне идеально… У меня был прекрасный портной.
Я ликую вслух, не сдерживая эмоций.
- Значит, чемодан действительно ваш! И светловолосая женщина-это женщина из вашей жизни. Быть может, она любила музыку. Да, несомненно, любила. Она любила Дебюсси. Я очень хорошо ее себе представляю, в Лондоне, в этой маленькой гостинице, на берегу Темзы. При условии, конечно, что она смогла соединиться с Полем. С этим Полем из письма. Вы слышите меня, эй, Улисс?