А потом? Потом я сыграл маленькую роль в фильме того же режиссера. Сколько мне было? Двадцать два. Я только что женился, жил в Хаммерсмите. Питался, в основном, фасолью по-бретонски и три года занимался дикцией в вечерней драматической школе.

Я был примерно в центре зала, когда за моей спиной открылась дверь. Клиффорд Уэнкинс двинулся навстречу вошедшему.

– Сюда нельзя, – заговорил он решительным тоном. – Это частный прием. Зал заказан. Нет, извините, нельзя... Я вам говорю, это частный прием...

Уэнкинс явно проигрывал битву, что не удивляло.

Кто-то хлопнул меня по спине, и я услышал знакомый трубный глас:

– Линк, дорогуша, как поживаешь? Скажи ему, что я твой знакомый, а то он меня не хочет пускать.

– Пропустите этого господина, – сказал я Уэнкинсу. – Я хорошо его знаю. Это наш оператор.

Конрад поднял брови.

– Ведущий оператор, дорогуша.

– Приношу свои извинения, – сказал я иронически. – Выпьешь чего-нибудь? Виски?

Уэнкинс отказался от боевых действий и пошел за выпивкой.

Конрад оглядел зал, в котором клубами плавал табачный дым. Везде стояли бокалы, пустые и недопитые. Журналисты болтали, разбившись на группы. Атмосфера была непринужденной.

– Боже мой! – усмехнулся он. – Не верю глазам своим! Чтобы Эдвард Линкольн согласился на пресс-конференцию, да еще в Иоганнесбурге! Я сказал, что это ерунда, когда мне сказали. Тогда мне сказали, чтобы я шел в самый шикарный зал в «Рэндфонтейне». Я пришел.

Он хохотал так, что закашлялся.

– Закрой рот, – буркнул я.

Он обвел зал рукой.

– Они хоть понимают, какое им выпало счастье? Отдают себе в этом отчет?

– Конрад, уймись, черт побери!

– Дорогуша! – Конрад не желал униматься. – Я и не думал, что ты способен на такие номера! Так сказать, за кадром... Дикие звери кормятся с рук... Неслыханно! То-то удивится Эван, когда узнает!

– Вряд ли, – усмехнулся я. – Он за тысячи миль отсюда.

– Ничего подобного, дорогуша, Эван здесь, в Иоганнесбурге. Можно сказать, через дорогу.

– Каким образом?

– Мы приехали в воскресенье. – Конрад наконец успокоился и вытер глаза. – Пойдем, перекусим, дорогуша, я тебе все расскажу.

Я посмотрел на часы. Была половина первого.

– Хорошо, через пару минут. Я должен еще наговорить интервью для телевидения. У них испортился микрофон, его пошли менять.

Родерик Ходж уже торопился ко мне, ведя за ручку забавную барышню. Туг подошел и Уэнкинс с выпивкой для Конрада.

Ведущая телепрограммы для женщин не отличалась красотой, но выглядела очень эффектно: худенькая, кудрявая, шерстяное платье в оранжево-коричневую клетку и огромные солнечные очки в желтой оправе. Конрад окинул ее волчьим взглядом художника, знающего толк в цветовых эффектах, и заявил, что за последнее время мы сделали вместе четыре фильма.

– Ну и как работается с мистером Линкольном? – спросил Родерик.

– Это нескромный вопрос.

Ни Родерик, ни Конрад не обратили на мой протест никакого внимания. Конрад поджал губы, поднял левую руку и стал загибать пальцы.

– Терпеливый, выдержанный, пунктуальный, работящий и к тому же морально устойчивый, – сказал он, подчеркивая каждое слово. Потом повернулся ко мне и театральным шепотом добавил:

– Я прав?

– Развлекаешься? – ответил я.

Как и ожидалось, Родерик заинтересовался последним определением.

– Морально устойчивый? – спросил он. – Что вы имеете в виду?

Конрад откровенно забавлялся на мой счет.

– Ну как же! Все его партнерши обижаются, что он их целует как актер, а не как мужчина.

Можно было без труда догадаться, какие заголовки рождались в голове Родерика. У него блестели глаза.

– Это все мои сыновья, – быстро вставил я.

– То есть?

– Когда мой старший увидел, что я целую чужую тетю, он со мной неделю не разговаривал.

Все рассмеялись.

Но мне тогда было не до смеха. Питу было пять, и после этой истории он вновь стал мочиться в постель и плакать по ночам. Нам пришлось обратиться к психиатру, он сказал, что мальчик боится, что мы разведемся. Его мирок зашатался в своих основах, потому что его отец целовал чужую женщину, а дома ссорился с мамой. Это случилось вскоре после истории с Либби. Мы не говорили ему, что Либби заболела из-за того, что он уронил ее. Взвалив на ребенка такое, мы ничего бы не исправили, а для него это могло оказаться слишком тяжелым грузом.

– Как же вы решили эту проблему? – спросила клетчатая.

– Стал брать его с собой на фильмы ужасов.

– Ерунда! – перебил меня Конрад.

Уэнкинс, который минуту назад отошел, чтобы что-то уладить, вернулся чертовски озабоченный. Пот лил с него градом. Я подумал, как же паршиво должно быть ему в летнее время.

– Ну вот... все в порядке... прошу... – он как-то чересчур беспокойно переводил взгляд с меня на ведущую. – Давай, Катя... можно начинать.

Глядя на Конрада, я сказал:

– Знаешь, я выучил одно слово на африкаанс. Можешь заняться тем же, пока я буду здесь наговаривать.

– Какое слово? – спросил Конрад подозрительно.

– Воэтсек, – небрежно произнес я.

Стоящие рядом вежливо расступились. «Воэтсек» – значит «отвали». Когда ему объяснили, Конрад вновь захохотал.

– Видел бы тебя Эван! – его шатало от смеха.

– Забудь на минуту об Эване.

Конрад и Родерик отошли, улыбаясь каждый своему.

За огромными желтыми стеклами появилась улыбка.

– Подумать только, в аэропорту мы решили, что Эдвард Линкольн неприступный человек...

– Разве что устал тогда?.. Какие будут вопросы?

– Те же, что и у всех, – ответила она со слегка злорадной улыбкой.

Готово! – крикнул молодой человек из-за аппаратуры. – Можно начинать?

– Ладно. – Катя посмотрела в блокнот, потом на меня; я был в метре от нее. В одной руке я держал бокал, а в другой микрофон. Девушка тряхнула головой, посмотрела на меня и шагнула вперед.

– Так, пожалуй, будет лучше. Мы оба сможем говорить прямо в микрофон, а иначе шумов будет больше, чем слов. Судя по виду, это не микрофон, а развалина... дайте его сюда. – Она взяла микрофон и крикнула: – Джо, начали!

Джо включил аппаратуру.

Катя затряслась всем телом, потом ее толкнуло, выгнуло, бросило вверх и повалило на пол.