Под предлогом сложившейся в Африке обстановки (там находилась часть приверженцев Помпея) они в присутствии всех предоставили Цезарю право объявлять войну и заключать мир по своему усмотрению на случай, если он совсем не станет советоваться по этим вопросам ни с народом, ни с сенатом. Так или иначе это право было у него и раньше, поскольку он имел такую силу; все войны, которые он вел, за исключением немногих, он прекращал по собственному усмотрению. И все прочее мог он иметь, не считаясь с их волей, однако им хотелось казаться еще полноправными и независимыми гражданами, и все это они предоставили ему голосованием. Он получил то, что не было позволено никому. Все выборы должностных лиц, за исключением тех, которые происходили в собраниях плебеев, стали зависеть от него.
Итак, все было проголосовано и утверждено. Цезарь тотчас вступил в должность диктатора, хотя находился вне Италии, и назначил начальником конницы (высшая военная должность) Марка Антония, который еще не был претором (у римлян была принята определенная последовательность должностей). Консул утвердил это, хотя авгуры (жрецы) яростно протестовали, заявляя, что никому не полагаемся быть начальником конницы более шести месяцев. За это они подверглись жестоким насмешкам. В самом деле, зная о том, что Цезарь в нарушение всех традиций избран в диктаторы на год, они пустились в самые серьезные рассуждения по поводу должности начальника конницы» (Дион Касс. 42, 19-21).
В Египте Птолемей XIII и его сестра Клеопатра VII никакой реальной власти не имели. Они были еще очень молоды, и от их имени распоряжались враждующие между собой группировки жрецов. Когда Цезарь прибыл в Египет, верх держала партия Птолемея, а приверженцы царицы Клеопатры (в том числе и она сама) были даже изгнаны из Александрии.
Клеопатра попыталась найти в Цезаре защитника. Дион Кассий об этом пишет следующее:
«Сначала Клеопатра вела свою тяжбу с братом у Цезаря через других людей, но как только она разведала его натуру (был он сластолюбив в высшей степени и имел дело со многими разными женщинами, с кем попало), она написала ему, заявляя, что друзья ее предали и ей необходимо самой лично защищать свои интересы. Ибо была она прекраснейшей из женщин и находилась тогда в самом расцвете красоты. У нее был чудеснейший голос, и благодаря своему обаянию она умела разговаривать со всяким. Видеть и слышать ее было великое наслаждение, поэтому она и могла повергнуть любого: и человека хладнокровного, и немолодого. Цезаря она решила поразить этим обычным способом и возложила на свою красоту все надежды на достижение благоприятного исхода дела. Она попросила разрешения предстать пред его очами. Получив его, она красиво оделась, однако с таким расчетом, чтобы вид ее был преисполнен достоинства и вместе с тем вызывал бы сострадание. С таким замыслом она прибыла в Александрию и ночью тайно от Птолемея проникла во дворец.
Цезарь, увидя ее и едва услышав ее голос, мгновенно был покорен ею, а наутро он послал за Птолемеем и стал пытаться их помирить; Цезарь, намеревавшийся прежде быть судьей над Клеопатрой, стал теперь ее защитником.
Молодой царь, совсем еще мальчик, неожиданно увидев сестру во дворце, вскипел гневом и, выскочив на улицу, стал вопить, что его предали, и в конце концов на глазах у собравшейся толпы сорвал с головы царскую диадему и швырнул ее на землю. Так как из-за этого возникло большое смятение, то воины Цезаря схватили Птолемея; египтяне, однако, уже поднялись. С первого же натиска они могли бы взять дворец, напаводновременно с суши и с моря; римляне не были в состоянии оказать им сопротивление, поскольку не позаботились ни о чем, полагая, что находятся среди друзей. И это случилось бы, если бы Цезарь не вышел бесстрашно к египтянам и, стоя в безопасном месте, не пообещал бы им сделать все, что они хотят.
Затем Цезарь появился в многолюдном собрании, поставил рядом с собой Птолемея и Клеопатру и прочел завещание их отца, в котором было написано, чтобы они по египетскому обычаю вступили друг с другом в брак и царствовали бы совместно, а чтобы римский народ их опекал. Сделав это, он прибавил, что ему как диктатору, имеющему всю власть над римским народом, подобает проявить заботу об этих детях и обеспечить исполнение воли их отца. Царство он отдал им обоим, а Арсиное и Птолемею Младшему, их сестре и брату, пожаловал Кипр. Страх настолько овладел Цезарем, что он не только ничего не отнял у египтян, но еще добавил им из своего. Таким образом он в тот момент водворил спокойствие» (Дион Касс. 42, 34 – 36).
Впоследствии египтяне снова напали на римлян, причем столь внезапно, что Цезарь еле успел спастись вплавь.
Александрия находилась как бы в центре водоворота, где клокотали различные страсти. В этой борьбе Птолемей XIII погиб: он утонул в Ниле.
«Цезарь покорил Египет, но не превратил его в римскую провинцию, а преподнес Клеопатре, ради которой вел войну с египтянами. Боясь, однако, как бы египтяне, отданные во власть женщины, не затеяли снова государственный переворот, и из опасения, что римляне разгневаются на него за связь с Клеопатрой, Цезарь приказал ей для видимости выйти замуж за ее другого брата, за Птолемея XIV, и на словах передал власть им обоим. На деле же Клеопатре предстояло править одной, ведь муж ее был еще ребенок, и ей благодаря благоволению Цезаря не было ни в чем преграды, так что под видом брака с братом она владела властью совместно с ним, а в действительности царствовала одна и жила с Цезарем» (Дион Касс. 42, 44).
Цезарь, однако, не намеревался остаться в Египте навсегда и думал как о возвращении в Рим, так и о продолжении борьбы с сыновьями Помпея и с его приверженцами, находившимися в Африке.
Тем временем Фарнак, царь Боспора (государство на территории Восточного Крыма и части кавказского побережья), решил воспользоваться удобным моментом, и пока римляне были заняты междоусобиями, попытался отобрать у них Понтийское царство (северная часть Малой Азии). Фарнак был уверен, что Рим сейчас не в состоянии с ним воевать.
Но Цезарь, получив известие о столь дерзком намерении Фарнака, бросил все свои египетские дела и с невероятной быстротой устремился против боспорского царя и встретился с его войсками у реки Зелы (в Малой Азии).
«Варвар, потрясенный и напуганный гораздо более быстротой Цезаря чем его войском, еще до встречи с ним несколько раз посылал вперед вестников с предложением избежать битвы на любых условиях. Среди прочего Фарнак ставил себе в особую заслугу то, что не принял сторону Помпея, и рассчитывал склонить Цезаря к миру, поскольку тот торопился в Италию и в Африку; он надеялся после ухода Цезаря снова легко взяться за войну.
Заподозрив это, Цезарь благосклонно принял первое и второе посольство, чтобы совсем неожиданно напасть на Фарнака, когда тот будет надеяться на мир. А когда прибыло третье посольство, Цезарь среди прочего стал обвинять Фарнака в том, что тот покинул благодетеля своего Помпея. Цезарь не стал медлить и в тот же день, как был, прямо с дороги вступил в схватку; некоторое время его теснила конница вместе с секиро-носцами, а затем он победил с помощью тяжеловооруженной пехоты. Фарнака, бежавшего к морю и затем пытавшегося силой пробиться в Бос-пор, задержали и убили.
Цезарь понимал, что победа эта не слишком выдающаяся, однако она была совсем не похожа на другие, потому что в один и тот же день и час он пришел, увидел и победил врага. Всю добычу, хотя она была велика, он отдал воинам» (Дион Касс. 42, 47-48).
О победе над Фарнаком Цезарь послал в Рим предельно лаконичное сообщение: «Пришел. Увидел. Победил». Он не считал нужным распространяться подробнее об этой скромной победе.
Из Малой Азии через Грецию Цезарь отправился в Рим, «собирая всюду под любым предлогом большие суммы денег. Одни деньги он брал под тем предлогом, что они были обещаны Помпею, а другие требовал сверх того, предъявляя еще какие-то претензии. Цезарь делал это не по злобе, а потому, что расходы его были велики и ему предстояли еще большие траты на войско, триумфы и другие роскошества. Одним словом, он заботился о деньгах, говоря, что две вещи добывают, охраняют и расширяют власть: войска и деньги; и то и другое взаимозависимо, ведь войско держится на деньгах, а они добываются оружием, если не хватает одного, то вместе с ним исчезнет и другое. Так Цезарь всегда думал и говорил на эту тему. Однако он никому не причинил никакого зла. Он прибегал к займам не только у частных лиц, но и у городов. Займами он именовал те сборы денег, для которых не было иного приличного названия, взыскивал их не менее строго, чем те деньги, которые ему причитались, и не был намерен когда-либо вернуть их. Он говорил, что израсходовал свое состояние ради государства и поэтому теперь прибегает к займам. По этой причине он, вернувшись в Рим, не стал отменять долгов, хотя плебс этого очень хотел; Цезарь говорил, что он сам много должен» (Дион Касс. 42, 49-50).