Странно еще, что там нет данных о Янтарной комнате. Я бы не удивилась, наткнувшись и на сведения о ней, такими обширными оказались познания Гоболы в области награбленных фашистами сокровищ.
— Смотри-ка, — прервал мои мысли Мачек, листающий бумаги из другого конверта. — Вот ценности, награбленные после Варшавского восстания, их обнаружила некая Люпина Щигельская. Это случайно не твоя тетка?
— Конечно же, моя тетка! Надо внимательно прочесть, может, там написано, кому она их передала.
— Написано, Ковальский. Ничего не скажешь, редкая фамилия, половина поляков носит ее. Ага, вот дальше, Ковальский был связан с Михалом Латаем...
— ...а у Латая Гобола украл то, что в мешочке. Сам написал!
— И правильно сделал, что украл, — встал на защиту покойного Ментальский.
— А теперь скрывать нечего.
В одном из конвертов я обнаружила письма Хилла, написанные по-немецки. Адрес отправителя канадский, возможно, из них бандиты и узнали адрес Хилла. Дай-то Бог, значит, не я навела убийц на след скорняка... мир его праху!
— Милиция сейчас явится, — сказал Ментальский. — Я бы им пока не отдавал эти документы, лучше отдать прямо в руки этого капитана, как его?
— Леговский. Я тоже так думаю. Эти приедут по поводу трупа, вот пусть им и занимаются, совсем не обязательно сообщать о бумагах. Давайте опять всё поскладываем в целлофановый пакет. Пан Зефирин, где лучше его спрятать?
— В вашей машине, — сразу ответил Ментальский, — Кто там знает этих ментов, вдруг надумают у меня обыск делать? А вы, наверное, сразу уедете.
— Если и к нам они не прицепятся, — пробормотал Мачек, поднимаясь с целлофановым пакетом в руках.
Моя машина стояла во дворе. На всякий случай я разыграла целый спектакль, чтобы замаскировать вынос пакетов: протирала стекла, проверяла масло, неизвестно зачем долила воды в аккумулятор, долго наводила порядок в салоне. Очень хорошо, что там набросаны были банки из-под пива. Собирая их, затолкала пакеты под заднее сиденье, которое отодвигалось с трудом. Думаю, там бумаги будут в относительной безопасности. Меня даже не столько беспокоила милиция, сколько Пшемыслав, который где-то околачивался поблизости и был намного опаснее.
Тот же поручик приветствовал нас как старых знакомых. Он добродушно поинтересовался:
— И часто вы намерены к нам приезжать? Потому что, как ни приедете — сразу труп. Может, предупредите, сколько еще их у вас запланировано?
Я с трудом удержалась, чтобы не ответить: такая уж у меня планида, везде, где ни ступлю, так и падают трупы. Боюсь, мой юмор не будет понят. Поэтому я ответила с достоинством:
— Это не наш, мы его не планировали. Мы не знаем, кто он и откуда здесь взялся. Возможно, действует кто-то из конкурирующей фирмы. А капитан Леговский с вами не приехал? Может, хотя бы звонил?
— Кто его обнаружил? — проигнорировал мой вопрос поручик.
— Я, но...
— И я его видел, — пришел мне на помощь Ментальский.
— Тогда проводите нас. Той самой дорогой, по которой шли.
Мачека мы оставили на хозяйстве. Ему велено было сидеть на ступеньках крыльца и не сводить глаз с машины.
Мы с милицией отправились в лес. Вел нас Ментальский, вел уверенно, ни разу не усомнившись в выборе направления, но явно не «той самой дорогой», ибо непонятно было, что подразумевать под «той самой»: мои грибные зигзаги, путь в поисках дерева с дуплом или кратчайший путь к дому, которым мы шли обратно. Прошло всего несколько минут, и я, показав пальцем на высокий куст можжевельника, сказала:
— Вон под него я залезла.
— Зачем? — спросил поручик.
— За грибами. Замечательные белые грибы, вы обнаружите там их корни. Тогда я не знала, что рядом окажется ботинок.
Вздохнув, поручик тоже полез под куст и тоже вылез задом. С собой поручик привел большую компанию, четыре человека, один из них оказался фотографом. Прежде чем лезть к ботинку, они изучили окружающую территорию, исследовали каждый сантиметр, и фотограф то и дело щелкал затвором фотоаппарата. Мне это показалось неправильным.
— Если тот, в кустах, еще жив, следовало бы начать с оказания ему помощи, — сказала я Ментальскому вполголоса.
— Нет, он мертвый, — прошептал в ответ Ментальский.
— Откуда вы знаете?
— Не знаю откуда, но сразу понял. Увидев, как поручик с превеликой осторожностью прячет в целлофановый пакетик зацепившиеся за колючки нитки от моего шнурка, я решила признаться сразу:
— Это мое. Кошелек привязывала, чтобы потом найти место. Красный кошелек, в глаза бросается.
— Предъявите кошелек и шнурок.
— Шнурок вот он, пожалуйста, а кошелька не оказалось, исчез куда-то, мы уже искали. Пан Ментальский нашел куст и без кошелька, по моему описанию.
Вся эта работа экспертов продолжалась столько времени, что человек десять раз мог помереть, пока они соизволили добраться до него. К счастью, среди членов следственной бригады оказался полицейский врач. Он определил — приблизительно разумеется, время смерти несчастного.
— Прошло от восьми до десяти часов со времени смерти, — авторитетно заявил врач. — Погиб, по всей вероятности, от удара ребром ладони по шее. Карате. Остальное — после вскрытия.
Очень утешило меня такое заключение специалиста. Карате не занимались ни мы с Мачеком, ни, насколько мне известно, пан Зефирин. Подсчитала часы, и получилось, человек был убит на рассвете, между тремя и пятью часами. Все мы в это время спали мертвым сном. Правда, непонятно, кто может засвидетельствовать этот факт. Собаки могли бы, да их, к сожалению, расспрашивать не будут.
Наконец поручик жестом пригласил нас подойти к трупу.
— Вы его знаете?
Мне хватило одного взгляда, и вовсе не потому, что у мертвеца на левой руке была надета толстая кожаная перчатка. Я видела этого человека не один раз. В Канаде — несколько недель назад, и здесь на фотографии — какой-то час назад. Совсем не изменился... Почему-то подумалось — вот Гатя и стала вдовой...
Отбросив несвоевременные мысли, я сочла нужным сказать как можно больше, а то, не дай Бог, Ментальский выскочит с ненужными признаниями о том, что только что видел этого человека на фотографии, что Гобола подозревал этого человека в ряде преступлений. Тогда речь неизбежно зайдет и о бумагах Гоболы и всем нашим планам конец. Лесник уже открывал рот, когда я затараторила: