– Почему вы так в этом уверены?

– Она всегда находит то, что у меня потерялось, уж не знаю, каким образом. Иногда ненароком наткнется, а иногда я ее специально прошу отыскать пропажу, и не было случая, чтобы ей это не удалось. Так что не волнуйтесь, пан майор, кассеты вы получите.

– Ты что?! – не выдержала Марта.

– Успокойся, у пана майора хватит мозгов, чтобы понять – мы ему дадим копию. Будет какое-то время ходить за тобой по пятам и смотреть на руки, но ты уж потерпи. А если осмелится заявить, что не согласен, то скрою от полиции факт обнаружения кассет. Или просто не скажу Ханне, чтобы искала.

Красавец майор явно переживал целую гамму чувств, решая, что предпочесть, и просто на глазах преображаясь из полицейского пня в человека. Даже заговорил совсем по-человечески:

– Если бы вы знали, как они нам нужны!..

– Ясное дело, нужны, ведь Грохольский погорел. Я еще тогда сказала – тогда, значит, позавчера, – что обязательно нужно выделить звуки и записать отдельно, и этим пусть занимается полиция. По опыту знаю, сколь ценными могут оказаться реплики зевак, обычно соседям известно больше, чем мы думаем, а та болтливая баба вовсе не такая уж глупая, и, если пожелаете, мы с Мартусей можем в подробностях рассказать о том, что видели и слышали на пропавших пленках, ведь несколько раз их прокручивали…

Цезарь пожелал, и мы с Мартусей, перебивая друг дружку, красочно и во всех подробностях передали кассетные записи пожара.

Полицейского проняло, и он даже не скрывал этого. Лицо его пылало, и уши тоже. Он потребовал сообщить номер машины того типа, горбоносого, с хвостиком. Номер я ему назвала по памяти, категорически отказавшись еще раз разыскивать еще и безликий клочок бумаги, а Марта подтвердила – правду говорю, и ей я называла такой же. В благодарность Цезарь Прекрасный пошел нам на колоссальные уступки, согласившись просто присутствовать в монтажной, когда Марта станет переписывать найденные Ханей пленки, видимо уразумев, что иначе он фиг получит. У нас еще, слава богу, не дают статью за склероз.

А потом полицейский вдруг замолчал. Достаточно изучив его натуру, я уже не сомневалась – опять борется с собой. И даже догадывалась, в чем дело. Он уже начал раскаиваться в своей снисходительности и теперь рассматривал альтернативу. Альтернатива была такая: произвести немедленно законный обыск в моей квартире, получив от прокурора ордер, или оставить все как есть. Что касается первого варианта, то я не сомневалась, что у полиции, как всегда, не хватает людей, к тому же прокурор – не пожарная команда, не торчит на своем посту круглосуточно и вообще не обязан действовать молниеносно, не говоря уже о том, что его рабочее время давно закончилось. Пока заловят, пока разъяснят, что от него требуется, убедят в необходимости выдачи ордера на обыск – это при условии, что он вообще пожелает заниматься этим сверхурочно, – наступит уже завтра. Выходит, следователю придется удалить меня на ночь из моей собственной квартиры, желательно сразу в камеру предварительного заключения. Или, в крайнем случае, оставить у моей двери кого-нибудь из своих людей, опять же предположив, что такие у него найдутся. Ведь за ночь я могла разыскать кассеты и вынести их из квартиры, передать кому-нибудь, уничтожить… Ага, тогда уж своего человека полиции лучше оставить в квартире, а не за дверью. А злоумышленники? Вломятся, перережут мне горло, отыщут и унесут бесценные вещдоки… Впрочем, если насчет своего горла у меня никаких сомнений не возникло, то вот насчет двери я была уверена – с нею им так просто не справиться. И насчет обнаружения кассет тоже. Да после меня никаким злоумышленникам их не найти!

И еще одна возможность: я могла выбросить обнаруженные кассеты в окно, тогда следовало и там поставить полицейского. Причем не одного, ведь окна моей квартиры выходили на обе стороны, так что меньше чем тремя не обойдешься.

И я посочувствовала младшему инспектору: столько сложностей! Гораздо проще положиться на мою Ханну.

Похоже, полицейский и сам пришел к этому выводу. Еще раз попросив обязательно немедленно известить его, как только кассеты будут найдены, и оставив номер своего мобильного телефона, он наконец ушел. Но что все-таки не поставил часового у моего дома, не поручусь.

Мы с Мартой остались вдвоем. Помолчали, пытаясь хоть немного справиться с хаосом в головах, вызванным вопросами пана майора и его реакцией на некоторые из моих сообщений. Было ощущение, что с реакцией что-то не так, а вот что именно? У меня и без того окончательно перепутались давние преступления с недавними, похоже, у Марты теперь тоже, хотя она непосредственно с историей и не сталкивалась. Возможно, как раз это обстоятельство позволило ей первой упорядочить сумятицу в мозгах. Она же и нарушила молчание, заявив:

– Знаешь, такое впечатление, что Бартек стал ухлестывать за мной.

Очень интересная новость! И приятная. Я выжидающе глядела на девушку, пусть выскажется подробнее. Оказывается, это все, уже высказалась.

– Явно ухаживает за мной. И что скажешь?

– Скажу, что удивилась бы, если бы не ухлестывал. К тому же бородатый. Так в чем дело?

– Сама не знаю. Доминик сидит в печенках, вероятно, из-за него…

– Лично я бы предпочла, чтобы за мной ухлестывали, а не сидели в печенках.

– Да? Вообще-то я тоже, да вот никак не могу от него отвязаться! Я о Доминике говорю. Отвязаться внутренне, потому что внешне он мне все же начальник, так что служебные отношения рвать никак нельзя. Приходится с ним встречаться, общаться. А каждый раз, как его увижу, все во мне так и вздымается…

Я кивнула издевательски сочувственно:

– Понимаю, сразу вспоминаются его умилительные истерики, рыдания в постели и прочие взбрыки.

– Бессердечная ты все же, Иоанна! – вздохнула Марта. – Знаешь, когда-нибудь не выдержу и пристукну тебя чем-нибудь тяжелым. "Взбрыки"! Не могла выразиться поделикатнее.

– Ладно, пусть будут выкрутасы, если они тебе больше по вкусу.

Мартуся задумалась, попивая пиво маленькими глотками. Опять вздохнула.

– Я бы предпочла слово "депрессия". Не возражаешь? От этих его депрессий человек готов бежать на край света, отыскать там самый глубокий колодец и броситься вниз головой. Надеюсь, ты поняла, что я говорю о себе.