– Что ж, мы так и будем сидеть в кромешном мраке?

– Да, пожалуй, так не годится. Зажгите настольную лампу и бра над телевизором. Сиди, Грета. Я сама открою.

Ингрид выбегает в маленькую прихожую и распахивает входную дверь. Но на лестнице, освещенной слабой лампочкой, стоит вовсе не Густафссон.

– Дедушка? – Ингрид немного разочарована. – А я думала…

– А кто же еще? Где новости, там и сорока. Дедушке, невысокому крепкому старику, трудно дать его восемьдесят лет. Он живет неподалеку и наведывается к ним по особым событиям. Нынче и есть такое особое событие. «Вообще-то, хорошо, что он пришел, – думает Ингрид. – Чем больше нас будет, тем легче будет беседовать».

– Мы всегда тебе рады, – говорит она. Дети выглядывают из гостиной и здороваются с дедушкой.

– Здорово, дед! – говорят они и снова утыкаются в свои книги.

Дедушка садится на тахту. Интересуется, когда должен приехать Пер.

– По телефону он сказал, что приедет в пять. Доктор обещал довезти его до самого дома. Он такой любезный. Надеюсь, что большинство людей будут также внимательны к Перу. Как тебе кажется, дедушка?

– В мои годы человек уже не верит ни хорошему, ни плохому. В молодости веришь в людей, а в старости – в бога. Но в случае с Пером я уж и не знаю, в кого лучше верить. Впрочем, в тебя я верю. Что скрепил бог, столяру переклеивать не придется.

Грета захлопнула книгу.

– У тебя, дедушка, на все найдется поговорка.

– Они проверены временем. Сколько раз они помогали мне не падать духом! Дольше хранится та пища, что посолена слезами. Вспомни эти слова, когда тебе придется туго.

– У Пера большой выбор, – говорит Ингрид. – Сегодня утром звонили и предлагали ему место ночного сторожа на какой-то фабрике. Я записала номер телефона.

– По-моему, это как раз то, что нужно.

– Куратор тоже так считает, он заходил сюда днем. Но он говорит, что Пер уже дал согласие работать в мебельной мастерской.

– А это еще лучше, я всегда был за это. И его отец, и я были столярами, если б он захотел, то в любой день мог бы начать работать вместе с нами. Если не ошибаюсь, он и на косметической фабрике начинал столяром?

– Вообще-то да. Он подрядился, чтобы оборудовать у них контору, а потом они предложили ему остаться и посулили хорошее будущее.

– Ничего себе будущее, – буркнул дедушка. – Когда же он начнет работать, завтра утром?

– Нет. Он будет работать в вечернюю смену, в вечерней смене всего шесть человек, – объясняет Ингрид, напряженно прислушиваясь. Вдруг она поднимает руку:

– Пришел! Я слышу его шаги.

Она бежит к двери и распахивает ее, как раз когда Густафссон останавливается на темной площадке. Свет на площадке почему-то погас. А может, и вовсе не горел. Густафссон входит в переднюю. Тут тоже темно.

– Ну вот я и дома… какой ни на есть. Похоже, он заранее приготовил эти слова.

– А мы тебя уже ждем! – Ингрид берет его за руку и тут же спохватывается: – А где же доктор? Я думала, он зайдет с тобой?

– Нет. Он привез меня и сразу уехал. Куда-то спешил.

– Сейчас будет готов кофе.

– Прекрасно. Но, прежде всего, я отключу телефон. Доктор напоследок посоветовал. Он свой телефон тоже отключит. И еще он сказал, что нам с ним не следует принимать никаких посетителей.

Дети обняли его, дедушка пожал ему руку, его здесь действительно ждали. Никто им тут не помешает. Этот вечер семья проведет в своем узком кругу.

В гостиной царит полумрак, на столе кофе, бутерброды и торт. Густафссон ест, он блаженствует: его окружают люди, по которым он тосковал, а завтра его ждет настоящая работа.

– Я буду теперь зарабатывать гораздо больше, чем раньше, – весело говорит он. Но тут же спохватывается. – Если только у меня пойдет работа…

– И из заморенного жеребенка может вырасти отличный конь, – замечает дедушка.

– Главное – здоровье, – говорит Ингрид,

– В нашей семье на здоровье еще никто не жаловался, – говорит дедушка. – Здоровье нам посылает господь, хотя деньги за него получает врач.

– У дедушки на каждый случай найдется поговорка, – смеется Уве.

Они наслаждались этим вечером и присутствием друг друга, все пережитое исчезло, казалось, они никогда и не расставались. Время иногда делает такие скачки, глядишь, и оно уже скользит в своем пятом или шестом измерении. Встречаешь старого друга, которого не видал лет двадцать, сидишь, разговариваешь с ним, и вдруг расстояние между прошлым и настоящим начинает сжиматься, сжиматься, и вот уже кажется, будто вы только вчера расстались. Но случается и наоборот: солнечным осенним днем ты стоишь на берегу, любуешься гладким зеркалом воды, в которой отражается заросший камышом берег, и сам себе не веришь – неужели здесь два дня назад бушевал ураган, гнулись и ломались деревья, словно великан щелкал огромным кнутом, шипели и пенились волны, швыряя, точно рукавицы, привязанные к причалу лодки?

Этот феномен времени повторился теперь и дома у Густафссонов. Существовало только настоящее, горький промежуток с его тревогами, страхом и неумолимостью куда-то исчез, они знали только одно: они вместе, и им хорошо.

Но вот начинается разговор, который редко кто из отцов не заводит и который начинается словами:

– Ну, дети, как дела в школе? Как у тебя, Грета?

И Грета рассказывает, что они начали проходить статистику страхования жизни, расчеты и все прочее – это очень сложная вещь. Как раз сегодня они занимались расчетами взносов для различных возрастных групп при смешанном страховании жизни и капитала, если страховку придется выплачивать в шестьдесят лет. Учитель сказал, что это единственные деньги, на которые могут рассчитывать его ученики, и думал, что все будут смеяться.

– Чепуха! – фыркнул Уве, когда подошел его черед рассказывать о школьных делах. – Вот над стереометрией никому бы не пришло в голову смеяться. Можешь ты, например, рассчитать площадь поверхности усеченного конуса?

Густафссон был вынужден признаться, что не может. Он не помнил, чтобы в его время проходили такие сложные вещи.

– Ты мне начерти, может, я и соображу что к чему.

– Я уже сделал чертеж. Смотри, папа!

Он берет блокнот и подходит к отцу. Но в гостиной слишком темно, чтобы разбираться в чертежах, они даже не видят линий и потому только рады, когда Грета услужливо предлагает:

– Подождите, я сейчас включу верхний свет.

Она щелкает выключателем и в комнате становится светло.

Уве смотрит на отца. Теперь, при ярком свете, он видит его зеленую кожу, у отца все зеленое – нос, веки, лоб, мочки ушей, зелень спускается на шею и исчезает под воротничком рубашки, потом она появляется из рукавов, заливает ладони и доходит до самых кончиков пальцев.

– Папа!

Застыв на мгновение, Уве отшатывается от отца. Блокнот падает на пол, и воцаряется мертвая тишина.

Обычно минутой молчания чтут память покойников, Густафссон не покойник. Но минутой молчания он был удостоен.