Мне недолго пришлось наслаждаться жизнью в родном доме. Через несколько дней после приезда я получил приказ отправиться в форт Кинг, где находилось управление по делам семинолов и где помещался главный штаб флоридской армии. Ею командовал генерал Клинч, и меня прикомандировали к его штабу.

Я был крайне огорчен, но пришлось готовиться к отъезду. Грустно было расставаться с теми, кто любил меня так нежно и с кем я так долго был в разлуке. Мать и сестра тоже очень горевали. Они уговаривали меня выйти в отставку и навсегда остаться дома.

Я не прочь был бы послушаться, ибо не сочувствовал делу, которое долг призывал меня выполнять. Но в такой критический момент я не мог последовать их совету: меня заклеймили бы как предателя, как труса. Отечество требовало, чтобы я взялся за оружие. За правое дело или за неправое, добровольно или против воли, но я должен был сражаться с оружием в руках. Это называлось патриотизмом.

Я неохотно расставался с домом и по другой причине. Вряд ли надо объяснять ее. С тех пор как я вернулся, я частенько посматривал на противоположный берег озера, задерживаясь взглядом на чудесном зеленом островке. О, я не забыл Маюми!

Едва ли я сам мог правильно разобраться в своих чувствах

— настолько они были противоречивы. Любовь моей юности снова вспыхнула во мне, торжествуя над новыми увлечениями, вспыхнула из-под пепла, под которым она столько времени тлела… Любовь, к которой примешивалось и раскаяние, и угрызения совести, и сомнение, и ревность, и опасения… Все это кипело и боролось в моем сердце.

Со времени приезда я ни разу не осмелился посетить те места, куда меня так влекло. Я видел, что мать постоянно следит за мной, и даже не решился задать ни одного вопроса, чтобы рассеять свои сомнения. Но я не мог отделаться от тяжелого предчувствия, что не все обстоит благополучно.

Жива ли Маюми? Помнит ли она меня? Да имею ли я, собственно, право претендовать на ее верность, если не знаю, любила она меня или нет?

На первый вопрос я мог бы получить ответ. Но я не решался прошептать ее имя даже самым близким мне людям.

Простившись с матерью и сестрой, я собрался в путь. Они жили не одни — наша плантация была под охраной и защитой дяди с материнской стороны. Уверенность, что я скоро вернусь домой, скрашивала мне горечь разлуки. Кроме того, если бы предполагаемая кампания и затянулась, то места военных действий находились так недалеко, что я всегда имел бы возможность побывать дома. Дядя, как и все остальные, полагал, что военных действий вообще не будет. «Индейцы, — говорил он, — сдадутся на условиях, предложенных уполномоченным. А если нет — то поступят очень глупо, пусть пеняют на себя». Форт Кинг находился недалеко от нас. Он был расположен на индейской территории, в четырнадцати милях от границы и несколько дальше от нашей плантации. До форта было не больше дня пути. В обществе моего веселого Черного Джека дорога не должна была показаться мне долгой. Мы оседлали пару самых лучших лошадей из конюшни и вооружились с головы до ног.

Переправившись через реку, мы вступили в индейские владения, так называемую резервацию.note 26 Тропинка шла по лесу вдоль речки, хотя и не по самому берегу, недалеко от поместья матери Пауэлла. Доехав до просеки, я взглянул на развилку тропинок. По одной из них я не раз бродил с волнением в груди. Я остановился в нерешимости. Странные мысли нахлынули на меня. Я то принимал решение, то отказывался от него, то опускал поводья, то снова натягивал их. Несколько раз я собирался пришпорить лошадь, но не делал этого.

«Не поехать ли мне туда и еще раз взглянуть на нее? Еще раз пережить радостное волнение нежной любви! Еще раз… Но, может быть, уже поздно? Может быть, теперь я уже не буду желанным гостем? Может быть, меня встретят враждебно? Что ж, возможно!»

— Что с вами, масса Джордж? Ведь мы едем совсем не по той дороге, — прервал Джек мои размышления.

— Знаю, Джек. Но я хотел ненадолго заехать к госпоже Пауэлл.

— К мэм Пауэлл? Господи! Да неужто вы ничего не слыхали, масса Джордж?

— О чем? — спросил я с замирающим сердцем.

— Да уж два года, как никого из Пауэллов здесь больше нет.

— А где же они?

— Никто не знает. Может быть, уехали в другое имение, а может быть, и еще куда-нибудь.

— А кто же сейчас живет здесь?

— Никто. Весь дом пустой.

— Отчего же госпожа Пауэлл уехала отсюда?

— Да это длинная история… Неужто вы ничего не слыхали, масса Джордж?

— Нет, ничего не слышал.

— Тогда я вам расскажу А теперь поедемте. Уже поздно, и ехать ночью по лесу не годится.

Я повернул лошадь, и мы поехали рядом по большой дороге. С болью в сердце слушал я рассказ негра.

— Видите ли, масса Джордж, все это дело затеял старый боссnote 27 Ринггольд, только я думаю, что и молодой тут приложил руку вместе со стариком. У мэм Пауэлл украли нескольких рабов. Это сделали белые. Говорят, что Ринггольд знал лучше всех, кто тут постарался. Обвиняли еще Неда Спенса и Билля Уильямса. И тогда мэм Пауэлл пошла к адвокату Граббу, который живет немного ниже по реке. А масса Грабб большой друг массы Ринггольда. Вот они вдвоем и сговорились обмануть индейскую женщину.

— Каким образом?

— Не знаю, правда ли это, масса Джордж. Я слышал это только от негров. Белые говорят совсем другое. А я слышал это от негра Помпа, дровосека массы Ринггольда. Вы знаете его, масса Джордж? Он говорил, что они вдвоем решили обмануть бедную индейскую женщину.

— Каким образом, Джек? — нетерпеливо повторил я.

— Видите ли, масса Джордж, адвокат хотел, чтобы она подписала какую-то бумагу. Кажется, «доверенность» или как она там у них называется. Вот Помп и говорил мне, что они заставили ее подписать эту бумагу. Она не умеет читать и подписала. Вуф! А это была вовсе не доверенность а, как законники говорят, «расписка». Вот и вышло, что мэм Пауэлл продала всех своих негров и всю плантацию массе Граббу.

— Какой мерзавец!

— Масса Грабб потом клялся на суде, что заплатил все наличными долларами, а мэм Пауэлл клялась вовсе наоборот — но ничего не вышло. Суд решил в пользу массы Грабба, потому что масса Ринггольд был свидетелем, на его стороне. Люди говорят, что масса Ринггольд теперь сам владеет этой бумагой. Он-то и подстроил все это.