— А на самом деле?
— В действительности же это одна из сокровеннейших формул алхимии.
— Я так слышал, что заклинание в честь Абраксаса?
— Ого, майор, вы делаете успехи!.. А Абраксас, по-твоему, что? — Березовский лукаво прищурился. — Ну-ка!
— Сирийский или еще какой-то идол, — не слишком уверенно ответствовал Люсин. — Или нет?
— Идол! Эх ты… Глаза б мои на тебя не глядели. А основополагающий принцип Василия Валентина не желаешь? Зон! Андрогин! — принялся вдруг выкрикивать Березовский с неистовой страстностью неофита. — Тебе хоть что-нибудь такие слова говорят, недоучка?
— Сам-то давно таким умным заделался? — невольно улыбнулся Люсин. — Чего шумишь? Писательские мысли распугиваешь? — он кивнул на двух осанистых мужчин, заинтересованно наблюдавших за ними.
— Пошли отсюда, — сразу же заторопился Березовский, затирая магический треугольник тяжелой от налипшей грязи подошвой. — Почвенная стихия.
— Чего? — не понял Люсин.
— Ладно, не стану тебя больше мучить, — явил нежданное снисхождение Березовский. — Сейчас я тебе такое покажу, что ты ахнешь! Только давай присядем на чуток, — он махнул рукой на бетонированное основание водокачки, маячившей в самом конце пустыря.
В полном молчании они пересекли поросшее пожухлым бурьяном поле, изобильно усеянное битым кирпичом, и устроились возле сварной металлической вышки, окрашенной в ядовито-зеленый цвет.
— Под сенью змия, — загадочно провозгласил Юрий, вытаскивая неразлучный блокнот. — Ознакомься, пожалуйста, с сей сигнатурой.
Люсин непонимающе уставился на выписанные двумя аккуратными столбиками названия:
Adonis vernalis L. Адонис
Berberis vulgaris L. Барбарис
Rosa gallica L. Роза
Aloe arborescens Mill. Алоэ
Calendula officinalis L. Календула
Althaea officinalis L. Алтей
Datura stramonium L. Дурман
Artemisia vulgaris L. Артемизия
Betonica officinalis L. Буквица
Ruta graveolens L. Рута
Acorus calamus L. Аир
— Чуешь, чем пахнет?
— Аптекой, — неудачно сострил Люсин. — Сушеной травой.
— Сам ты треска сушеная! — вскипел Березовский. — Прочти как акростих, бестолковый!
— Абракадабра?
— Она самая! — Березовский торжествующе вырвал блокнот. — Хошь по-латыни, хошь кириллицей. Полное совпадение!
— Ну-ка! — Владимир Константинович попытался вернуть сокровенный список. — Чего же удивляться, если все названия переводные?
— Переводные? — Березовский ответил негодующим смехом. — А дурман? А буквица? Разуй очи, штурман! Аир тоже, по-твоему, переводное?
— М-да, в самом деле, — Люсин тыльной стороной ладони отер увлажненное лицо. — Интересная пропись.
— Ты хотя бы отдаленно догадываешься, что это за штукенция?
— Если привычка мыслить логически мне не изменяет, то мы имеем дело с эликсиром Розенкрейца. Правильно?
— И ты говоришь об этом так спокойно? — Березовский разочарованно пожал плечами. — Ну, знаешь, тебе ничем не угодишь!
— Почему? Я же сразу сказал, что интересно… Дозировку тебе не удалось размотать? В порядке исторического интереса?
— Полной уверенности еще нет, но мне кажется, что я на верном пути. — Березовский увлеченно вооружился шариковой ручкой и вновь нарисовал буквенный треугольник. — Обрати внимание на первый столбец, составленный из одиннадцати букв «А». Кстати, одиннадцать — сакральное число тамплиерства. Понимаешь?
— Не очень… Уж больно спешишь.
— Одиннадцать «А» видишь?
— Вижу.
— Следующую колонку из десяти «Б»?
— Естественно.
— Какое название стоит в списке первым?
— Адонис.
— А за ним?
— Барбарис.
— Вывод не напрашивается? — Березовский обласкал Люсина взглядом. — Не можешь? А ведь, кажется, кто-то хвастал умением логически мыслить!
— Ладно, сдаюсь, — покорно признал свое поражение Люсин. — Объясни.
— Между тем ларчик, как всегда, открывается просто, — Березовский торжествующе вскинул руки и, словно хирург перед операцией, нетерпеливо пошевелил пальцами. — Более чем! Берем одиннадцать драхм или там гран адониса, десять барбариса, девять розовых лепестков et cetera [171] , вплоть до ирного корня, сиречь аира, коего отвешиваем в количестве одной драхмы. Идея ясна?
— Остроумно. Ты это сам придумал или были какие-то отправные точки?
— Пока это только гипотеза, — со сдержанной гордостью признался Березовский. — Творение чистого разума, но чем дальше, тем больше она мне нравится.
— От скромности ты не умрешь.
— Фи! Какая унылая пошлость… В самом деле, я абсолютно не вижу противоречий. Все великолепнейшим образом укладывается в схему. И главное — полностью в стиле эпохи! Вспомни всякие магические квадраты и прочие герметические забавы!
— Поздравляю, Юрок, идея действительно конструктивная. И очень привлекательная с чисто эстетической стороны.
— Пол Дирак, предсказавший позитрон, говорил, что выведенное им математическое уравнение слишком красиво, чтобы не быть верным. И что ты думаешь? Вскоре этот самый позитрон обнаружили в космических лучах. Красота дается нам, чтобы мы могли не только умом, но и сердцем постигать гармонию мира.
Тусклый, размытый туманом горизонт с едва проглядывающей щетиной леса странно преобразился, пронизанный свечением необозримых далей. Казалось, что и вовне и внутри спадали тяжелые пропыленные шторы и, соединяя внешнее с внутренним, готов был хлынуть невиданный свет. И мучило ощущение немоты, невозможности определить при помощи слов этот всеохватный космический процесс, когда отовсюду распахивалась и властно звала беспредельность, освобождая от мельтешения привычек и сиюминутных забот.
— Тебе не интересно? — с участием и затаенной тревогой спросил Березовский.
— Я просто не умею сказать, как мне интересно! — Люсин запрокинул голову и закрыл глаза. — Я уже не верил, что оно еще когда-нибудь вернется к нам.
— Оно вернулось, — Березовский понял его с полуслова. — А вместе с ним и, волнующее предчувствие тайны, и печаль о несбыточном. Наверное, мы опять не дойдем до конца, и золотая манящая нить, соединившая материки и эпохи, скроется с глаз в тот самый момент, когда в ушах уже будут звучать победные марши. Что с того? Мы ведь тоже не вечны. Ввяжемся, как говаривал Наполеон, а там посмотрим, что из этого выйдет. Может, эта игра и вовсе лишена смысла, а может, смысл в ней самой.