– Я жду помощи от каждого из вас. Пусть все по очереди укажут меры, которые считают наилучшими.

Первым говорил великий имам, украшенный познаниями во многих науках, престарелый Шихаб эд-Дин-Хиваки, прозванный "столп веры и твердыня царства".

– Я повторю здесь то, что всегда говорил с высоты мембера 95  в мечети. Достоверный хадис 96  пророка — да будет благословенно его имя и прославлено! — говорит: "Кто будет убит при защите своей жизни и имущества, тот — мученик, тот джахид". Все сейчас должны из мрака мирских дел выйти на путь повиновения и разбить отряды забот мечом отваги и усердия.

– Мы все готовы сложить наши головы на поле битвы! — воскликнули сидевшие.

– Но что же ты советуешь? — спросил шах.

– Ты — великий полководец, ты — новый Искендер! — сказал старый имам. — Ты должен двинуть все твои бесчисленные войска на берега Сейхуна и там встретить в решительной битве язычников-монголов. Ты должен со свежими силами напасть на врагов, прежде чем они успеют отдохнуть от тяжелого пути по пустыням Азии.

Мухаммед опустил глаза, промолчал и приказал говорить следующему.

Один кипчакский хан сказал:

– Необходимо пропустить монголов во внутренние пределы нашего царства. Тут, зная хорошо местность, мы легко уничтожим их.

Другие кипчакские ханы советовали предоставить Самарканд и Бухару своей участи, полагаясь на крепость их высоких стен, а позаботиться лишь о защите переправы через многоводную реку Джейхун, чтобы не пустить монголов дальше в Иран.

– Я знаю хорошо этих грубых кочевников, — сказал один хан. — Они пройдут по стране, пограбят ее, но долго здесь не останутся. Они не любят жары. И они и их кони привыкли к холодной зиме. Пока монголы будут у нас хозяйничать, постараемся сберечь нашего любимого падишаха, — да продлится на сто двадцать лет его царствование! Мы отступим за хребты Гиндукуша и пойдем дальше к Газне. Там мы соберем новое большое войско. Если же окажется необходимым, то мы сможем удалиться в Индию. А тем временем монголы насытятся добычей и вернутся обратно в свои степи.

– Речь малодушного! — проворчал Тимур-Мелик.

Мухаммед спросил своего сына Джелаль эд-Дина:

– А ты что предложишь?

– Я твой воин и жду твоего приказания.

– А ты, Тимур-Мелик?

– Побеждает нападающий. А кто только защищается, тот обрекает себя ветру тления, — ответил Тимур-Мелик. — Оттого слабый человек, смело нападая, побеждает разъяренного сильного тигра. А уходит за горы тот, кто поджимает хвост, кто боится встретиться с врагом лицом к лицу. Зачем ты меня спрашиваешь? Я давно прошу тебя: отпусти меня туда, где уже рыщут передовые татарские разъезды. Я испробую в стычках с ними, верно ли попадает моя стрела, не отяжелела ли моя светлая сабля!

– Пусть так будет! — сказал Мухаммед. — Скоро откроются от снегов перевалы, и монголы начнут спускаться с гор в долины Ферганы. Там на монгольских головах ты испытаешь свою саблю. Назначаю тебя начальником войск города Ходжента.

Все опустили глаза и соединили концы пальцев. Ясно было, что шах гневается на прямодушного Тимур-Мелика, невоздержанного в речах, как и неудержимого в битве. Он никогда не подливал меда лести в поток красноречия хорезм-шаха. В Ходженте стоял незначительный отряд, и для испытанного вождя Тимур-Мелика не было почета стать начальником ничтожной крепости. Но в словах Тимур-Мелика скрывались обидные шипы, и Мухаммед добавил:

– Тимур-Мелик утверждает, что побеждает только нападающий. Но войне нужна не слепая храбрость, а рассудительность. Я не обижу и не оставлю ни одного города без защиты. Я тоже думаю, что монголы или татары, закутанные в овчины, не выдержат нашей жары и долго здесь не останутся. Лучшая защита для мирных жителей — несокрушимые стены наших крепостей и...

– И твоя могучая рука! Твоя мудрость! — воскликнули льстивые ханы.

– Конечно, войско, руководимое мною, будет грозной, непоколебимой скалой на пути татар, — сказал Мухаммед. — Разве храбрый Инальчик Каир-хан не держится уже пять месяцев в осажденном Отраре, этим задерживая натиск монголов? Он стойко отбивает все их приступы, потому что я вовремя послал туда в подмогу двадцать тысяч храбрых кипчаков...

– Удалец Каир-хан! — воскликнули ханы.

– Мне говорили верные, знающие люди, что войско татарское по сравнению с моим войском ислама то же, что струйка дыма среди черной ночи. К чему его бояться? Я оставлю в Самарканде сто десять тысяч воинов, не считая добровольцев и двадцати могучих боевых слонов устрашающего вида. В Бухаре имеется пятьдесят тысяч храбрецов. Также и во все другие города я послал по двадцать и по тридцать тысяч защитников. Что же останется от татар Чингиз-хана, если целый год они будут задерживаться у всех крепостей? Новых войск к нему не прибудет, и его силы будут таять, как снег летом...

– Иншалла! Иншалла! (Дай-то аллах!) — воскликнули все.

– А я тем временем, — продолжал шах, — соберу в Иране новые войска правоверных. Я со свежими силами так разгромлю остатки татар, что и внуки и правнуки их побоятся когда-либо приблизиться к землям ислама.

– Иншалла! Иншалла! — восклицали ханы. — Это истинно мудрая речь непобедимого полководца!

К шаху подошел начальник диван-арза (шахской канцелярии) и передал записку. В ней было краткое сообщение, доставленное нищим дервишем, с трудом пробравшимся сквозь монгольские посты, что двадцать тысяч кипчаков, шедших к Отрару и посланных туда шахом, изменили и перешли на сторону монголов. Все смотрели с тревогой на Мухаммеда, стараясь угадать по его лицу, хорошие или плохие вести. Шах сдвинул брови и прошептал:

– Пора, медлить нельзя! — Затем он встал и, выслушав молитву имама, удалился во внутренние покои дворца.

– Эй, Курбан-Кызык 97 , эй, шутник! Отныне ты не будешь больше ковырять землю. Хорезм-шах назначает тебя главным начальником своих храбрых войск. — Не слезая с коня, джигит стучал рукоятью плети в низкую, кривую дверь хижины Курбана.