И снова актер, не вынеся тяжелого взгляда, отводит глаза, тоскливо смотрит в окно, на зеленые кроны, словно ему не терпится выбраться туда.

После недолгого молчания он вновь поворачивается к стряпчему:

– Я желаю знать, по какому праву вы так со мной разговариваете.

Стряпчий вытягивает маленькую ручку и, сверля посетителя глазами, начинает по пальцам перечислять основания, дающие такое право:

– Первое: по наведении надлежащих справок был я уведомлен, что в означенное время вы в Лондоне отсутствовали. Далее, я посетил те места, в коих вы в ту пору пребывали, – проехался по следу двуличного плута. Далее, я располагаю письменными показаниями, подтвержденными присягой и содержащими наиподробнейшее описание вашей наружности, – вплоть до указания на тот самый нарост, который я вижу у вас на левой ноздре. Далее, стоящий позади вас чиновник имел беседу с неким человеком, каковой, в означенное время наведавшись зачем-то к вам домой, узнал, что вы отбыли по своей надобности в западные графства. Спросите, от кого я узнал? От кого как не от вашей жены! Или у столь великого лгуна и супруга преизрядная лгунья?

– Я и не спорю, мне в то время действительно случилось выехать в Эксетер.

– Ложь!

– Можете сами удостовериться. Спросите в «Корабле», что возле собора, – там я и останавливался.

– За каким же делом вы туда отправились?

– Мне был обещан ангажемент... Только ничего не вышло.

– Оставим эти побочности, Лейси. Я еще не все исчислил. Далее, с вами был слуга, валлиец по имени Фартинг. Пустейший малый – такому фартинг и есть красная цена. С собою вы везли особу, путешествующую под видом горничной, – некую Луизу... Ну вот, сэр, вы уж и глаза опускаете. Стало быть, есть отчего. Погодите, вы и не такое услышите. Путешествовал с вами еще один человек, глухонемой слуга вашего мнимого племянника мистера Бартоломью. И слуга этот не канул, как прочие. Он был найден мертвым, и у нас имеется подозрение, что неизвестный злодей, поднявший на него руку, совершил еще одно подлое убийство. Неизвестный лишь до недавних пор, сэр, – теперь же он стоит передо мной.

При слове «мертвый» актер поднимает глаза. Все его притворство мгновенно улетучилось.

– Как... найден мертвым?

Стряпчий медленно откидывается на спинку кресла. С минуту он молчит, поглядывая на стоящего у дверей чиновника. Затем соединяет кончики пальцев обеих рук и более дружелюбно произносит:

– Что ж тут такого, сэр? Вам-то что беспокоиться? Вы ведь в то время были в Эксетере – договаривались об ангажементе.

Актер молчит.

– Это не вы в марте и апреле – до самой Страстной недели – играли главную роль в предерзостной новой комедии, что представляли в театрике на улице Хеймаркет? [57] Сатира под названием «Пасквин» [58], сочинение отъявленного мерзавца, некого Филдинга.

– Кто же про это не знает. Пьесу весь Лондон перевидал.

– Вы играли Фустиана, верно? И что, большая роль?

– Да.

– Мне сказывали, будто пьеса имела шумный успех. Неудивительно: в век, для которого нет ничего святого, кто имеет наглость глумиться над государственными установлениями, того непременно ждет успех. Сколько же раз вы ее представляли? Страстная неделя, помнится, началась семнадцатого апреля, так?

– Точно не скажу. Представлений тридцать сыграли.

– Ошибаетесь, сэр. Тридцать пять. Ни одна пьеса не держалась так долго со времен столь же возмутительной «Оперы нищих», не правда ли?

– Может быть.

– Вам ли не знать. Вы же и в этой пьесе игрывали – семь или восемь лет кряду.

– Да, маленькую роль, чтобы удружить мистеру Гею. Я сподобился чести сыграть в его комедии, потому что мы с ним приятели.

– Честь! Скажите на милость! Много ли чести в том, чтобы вывести достойнейшего человека государства, притом первого министра, в виде мошенника и грабителя? Вы ведь играли роль Робина Хапуги, злостный и непристойный пасквиль на сэра Роберта Уолпола? Хороша и жена ваша – она в этой комедии, кажется, представляла бесстыжую шлюху Долли Дай? Вот уж верно без труда справилась с такой ролью.

– Сэр, эти ваши слова – возмутительная клевета! Моя жена...

– Подите вы с вашею женою! Я о вас осведомлен много лучше, чем вам воображается. И так же хорошо осведомлен, что приключилось двадцать шестого апреля, когда возобновились представления «Пасквина». Они-то возобновились, а вы возьми да исчезни, и вашу распрекрасную роль играл другой актер, некто Топем. Так или не так? Я наслышан о вашей лживой увертке, сэр: свидетели сказывали, под каким предлогом вы нарушили договор с театром. Но кто поверит, что вы отказались от роли в наилюбезнейшей нынче у публики пьесе – а ведь вам причиталась изрядная доля от сборов – и помчались в Эксетер, взманившись обещанием нового ангажемента? Вас, Лейси, перекупили, а кто перекупил, я знаю.

Актер слушает эту речь, клонясь вперед и слегка потупившись. Наконец он поднимает глаза и уже другим тоном – просто, без малейшего наигрыша – произносит:

– Я ни в чем не виноват. Ни сном ни духом не ведаю про... про то, о чем вы рассказали. Присягнуть готов.

– Признаете ли вы, что в последнюю неделю апреля за плату согласились сопровождать человека, именующего себя мистер Бартоломью, в его путешествии в западные графства?

– Сперва я хочу знать, какие последствия возымеет мой ответ. Это мое право.

Маленький стряпчий отвечает не сразу.

– А вот я вам растолкую ваши права. Станете и дальше запираться – вас прямо из этой палаты свезут в Ньюгейтскую тюрьму, а придет время, закуют в кандалы и отправят в Девоншир, на выездное заседание суда. Сознаетесь и подтвердите свои слова под присягой – ну, там видно будет. Это уж решать тому, кто препоручил мне это дело. – Стряпчий поднимает палец и строго продолжает:

– Но предупреждаю: рассказывать все без утайки. А не то мы с моим патроном вас вдребезги расшибем, как фарфоровую миску. Стоит ему только кивнуть, от вас мокрого места не останется. Пожалеете, что на свет родились.

Актер вновь тяжело опускается в кресле. Качает головой и озирается на двери.

– Что скажете, сэр?

– Меня обманули, сэр, жестоко обманули. Я полагал за верное, что эта затея – всего лишь пустячная проделка с невинной и даже благой целью. – Актер смотрит в лицо стряпчего. – Хоть вы и сомневаетесь в моих словах, но все же перед вами честный человек. Что я повинен в легковерии и безрассудстве – этого я, увы, отрицать не могу. Но я не умышлял и не совершил ровно ничего дурного. Поверьте мне, умоляю!

– Что мне ваши уверения. Вы мне подавайте доказательства – тогда поверю.

– А к досточтимой миссис Лейси вы несправедливы. Она к этой истории нимало не причастий.

– Разберемся.

– Спросите обо мне кого угодно, сэр. Я в нашем ремесле человек не безвестный. Я коротко знавал мистера Гея и приятельницу его герцогиню Квинсбери и ее вельможного супруга. Мне оказал честь своим знакомством генерал Чарльз Черчилль – с ним я чаще встречался на Гроувенор-стрит при жизни миссис Олдфилд. Я знаком с мистером Ричем из Гудменз-филдз. С поэтом-лауреатом мистером Сиббером, с мистером Квинном, с достопочтенной миссис Брейсгердл. Я свое ремесло не позорю – не Томас Уокер какой-нибудь [59].

Стряпчий смотрит на посетителя и не произносит ни слова.

– Уж не прогневал ли я ненароком какую важную особу?

Стряпчий все так же безмолвно буравит его взглядом.

– Чуяло мое сердце. Знал бы наперед, чем это кончится...

В ответ – опять молчание.

– Что же мне делать?

– Принести присягу и рассказать все без изъятия. С самого начала.

данные под присягою августа 23 числа, в десятый год правления Государя нашего Георга Второго, милостью Божией короля Великой Британии, Англии и прочая.