Будто по приказу или иному понуждению тут же объявился и Давид. Поначалу темой их диалога стал не памятный камень, а убийца Мученика. Давид, торжествуя, сообщал, что в марте сорок пятого в судьбе Давида Франкфуртера, отсидевшего более девяти лет, произошел счастливый поворот. После безуспешных попыток добиться пересмотра дела бернские адвокаты Бруншвиг и Раас направили Большому совету кантона Граубюнден ходатайство о помиловании. Оппонент моего сына не мог не признать, что решение простить Франкфуртеру остаток от назначенного по приговору общего восемнадцатилетнего срока состоялось лишь 1 июня 1945 года, то есть уже после завершения войны. Швейцария выжидала, чтобы убедиться, что великодержавный сосед окончательно повержен. Освободив из тюрьмы Зенхоф, Давида Франкфуртера тут же выслали из страны, и он прямо от ткацкого станка решил отправиться в Палестину с надеждой на рождение государства Израиль.
Дальше спор между сетевыми оппонентами пошел в довольно сдержанных тонах. Конни великодушно заявил: «Ничего против Израиля не имею. Там еврею-убийце и место. Может, пользу принесет какому-нибудь киббуцу». Он даже выразил восхищение израильской армией. И уж полнейшее одобрение вызывала у него решимость Израиля демонстрировать свою твердость. Дескать, израильтянам не остается другого выбора. По отношению к палестинцам и другим мусульманам нельзя идти ни на малейшие уступки. Он бы только приветствовал, если бы все евреи, как этот убийца Франкфуртер, свалили бы в Землю обетованную, «тогда остальной мир очистился бы от евреев».
К этим чудовищным заявлениям Давид отнесся спокойно, он в принципе даже согласился с моим сыном. Судя по всему, его беспокоила безопасность проживающих в Германии еврейских сограждан, к которым он причислял и себя; по его словам, ожидать тут можно самого худшего, так как антисемитизм стремительно усиливается. Он, мол, опять подумывает об отъезде из страны. «Пожалуй, придется вскоре паковать чемоданы...» Пожелав счастливого пути, Конни намекнул, что был бы не прочь до отъезда повидать своего противника-приятеля, с которым до сих пор поддерживал только сетевые контакты: «Недурно было бы познакомиться, сойтись немножко поближе, причем хорошо бы это дело не откладывать...»
Он даже предложил место желательной встречи, хотя вопрос о дате оставил открытым. Встреча должна была состояться там, где раньше в Мемориале героев возвышался гранитный камень и где сегодня ничто не напоминает о Мученике, поскольку осквернители могил убрали и камень, и мемориал; словом, речь идет о том историческом месте, где в недалеком будущем необходимо восстановить памятник.
И опять разгорелся спор. Давид хотя и выразил готовность встретиться, но только не в этом проклятом месте. «Категорически протестую против твоего исторического ревизионизма...» Мой сын отвечал не менее громкой тирадой: «Кто забывает историю собственного народа, тот не достоин ее!» С этим Давид согласился. Потом они начали дурачиться. Даже обмениваться анекдотами. Например: в чем разница между электронной почтой и обычной? Ответа я так и не узнал, поскольку вышел из Интернета.
В последнее время я неоднократно бывал в тех местах. Последний раз пару недель назад. Казался себе преступником, которого тянет на место преступления, а еще чувствовал себя отцом, идущим по следу сына.
Из Мёльна, где мы с Габи так и не подобрали верных слов для разговора, направился в Ратцебург. Оттуда двинулся на восток через Мустин, деревушку, за которой раньше дорога была закрыта и начиналась граница с ее «полосой смерти». До сих пор ряды старых каштанов, которыми обсажено шоссе, обнаруживают трехсотметровую прореху: деревьев нет ни слева, ни справа. Можно себе только представить, в сколь глубоко эшелонированной обороне нуждалось государство рабочих и крестьян для защиты собственных граждан.
После того как прореха осталась позади, за появившимися вновь по обеим сторонам дороги каштанами до самого горизонта простерлись поля Мекленбурга. Местность равнинная, совсем мало леса. За Гадебушем я свернул на новую объездную дорогу. Мимо мелькали рынки стройматериалов, большие универмаги, плоские комплексы авторынков, которые пытались обвисшими флагами оживить покупательский спрос. Дикий Восток! Лишь ближе к Шверину по бокам шоссе возникли низкорослые деревья, а местность стала слегка холмистой. Затем пошли довольно большие участки леса, я слушал третью программу радио: классическая музыка по заявкам.
Потом я свернул на сто шестое шоссе по направлению к Людвигслусту и въехал в разделенный на кварталы район панельной застройки Гроссер Дреш, где раньше проживали около пятидесяти тысяч граждан ГДР; здесь, в третьем квартале, я припарковал свою «мазду» рядом с памятником Ленину у поворота на Гагаринштрассе. Погода была сносной. По крайней мере, дождь не шел. Вокруг стояли жилые кварталы, уже санированные и выкрашенные в пастельные тона.
Каждый раз, когда я навещаю мать, меня удивляет, что сделанная эстонским скульптором здоровенная бронзовая фигура все еще сохраняется на своем месте. Взгляд Ленина хоть и устремлен на запад, однако скульптор не удостоил его какого-либо целеуказующего жеста. Засунув обе руки в карманы, будто остановившийся, чтобы передохнуть, прохожий, Ленин стоит на низеньком цоколе, в уголке гранитной ступеньки вмурована бронзовая табличка, где крупными буквами выгравировано напоминание о событии революционного характера: «ДЕКРЕТ О ЗЕМЛЕ». Пальто имеет следы какой-то невыразительной надписи, сделанной спреем. Плечи слегка запятнал голубиный помет. Чистыми оказались только мятые брюки.
На Гагаринштрассе я задержался недолго. С одиннадцатого этажа из материнской квартиры с балконом открывается вид на соседнюю телебашню. Без ее кофе, как всегда чересчур крепкого, дело не обошлось. После ремонта панельных домов квартплата выросла, но это повышение, по словам матери, оказалось вполне терпимым. Об этом и зашел разговор, только об этом. Больше говорить нам было не о чем. Ее даже не заинтересовало, зачем – кроме краткого визита к ней – я еще прибыл в город множества озер: «Уж, во всяком случае, не из-за дня рождения Вождя!» Впрочем, дата моего приезда давала ей возможность угадать его цель, поэтому, приоткрыв мне дверь в комнату Конни, она не пустила туда, сказала: «Не стоит. Тут уж ничего теперь не поможет».