Над правой раковиной пронесся ужасающий рев, затем мглистый воздух разорвали дикие, неестественно громкие крики. Мимо Хорнблауэра пронеслось пушечное ядро – первое в его жизни.

– Мистер Чадд! Поставить передние паруса! Отдать фор-марсель! Поднимитесь кто-нибудь наверх, поставьте крюйсель!

С левого борта послышался новый залп. На берегу поняли, что произошло, и теперь Блайэ палила по ним с одного борта, Сен-Ди – с другого. Но корвет, подхваченный ветром и отливом, двигался быстро, и попасть в него при слабом утреннем освещении было не просто. Все было сделано минута в минуту: малейшее промедление оказалось бы роковым. Лишь одно ядро из следующего залпа пронеслось над ними. Когда оно пролетело, сверху раздался громкий хлопок.

– Мистер Мэлори, прикажите сплеснить фокштаг!

– Есть, сэр!

Было уже достаточно светло и можно было разглядеть, что творится на палубе: Хорнблауэр видел, как Эклз возле полуюта направляет движение корвета, а Сомс у штурвала ведет его вдоль русла. Морские пехотинцы в красных мундирах, с примкнутыми штыками, охраняли люки. Четверо или, пятеро матросов лежали на палубе, безразличные ко всему. Убитые: Хорнблауэр посмотрел на них с юношеской беспечностью. Здесь же сидел раненый: он стонал, согнувшись над раздробленным бедром. На него Хорнблауэр безразлично глядеть не мог. Он обрадовался, хотя бы ради себя, когда в этот самый момент один из матросов попросил и тут же получил у Мэлори разрешение отойти от своего поста и заняться товарищем.

– Приготовиться к повороту оверштаг, – крикнул Эклз с полуюта; корвет достиг выступа мели посреди входа в фарватер и собирался повернуть, чтоб выйти в открытое море.

Матросы бросились к брасам, и Хорнблауэр поспешил к ним. Но первое же прикосновение к жесткому тросу вызвало у него такую боль, что он чуть не вскрикнул. Руки его походили на два куска свежеразделанного сырого мяса, из них лилась кровь. Теперь, когда он вспомнил о них, они невыносимо саднили. Шкоты передних парусов были выбраны, и корвет послушно развернулся.

– «Неустанный», старина! – крикнул кто-то. «Неустанный» был отчетливо виден, он лежал в дрейфе вне досягаемости береговых батарей, поджидая свой приз. Кто-то крикнул «ура!», остальные подхватили; ядро последнего залпа Сен-Ди на излете плюхнулось в воду рядом с корветом. Хорнблауэр судорожно вытаскивал из кармана носовой платок, чтоб перевязать руки.

– Разрешите вам помочь, сэр, – попросил Джексон. Осмотрев голое мясо, он покачал головой.

– Очень уж вы, сэр, неосторожны. Надо было спускаться, перехватывая руки, – сказал он, когда Хорнблауэр объяснил, как заработал травму. – Очень, очень это было неосторожно, сэр, уж не серчайте, что я так говорю. Все вы, молодые джентльмены, такие. Все летите куда-то, сломя голову.

Хорнблауэр поднял глаза, посмотрел на фор-марса-рей и вспомнил, как бежал в темноте по этой тонкой жердочке к ноку. Вспомнив об этом, он вздрогнул, хотя под ногами у него была прочная палуба.

– Простите, сэр. Не хотел сделать вам больно, – сказал Джексон, завязывая узел. – Вот, сэр, что мог, я сделал.

– Спасибо, Джексон, – отвечал Хорнблауэр.

– Мы должны будем доложить о пропаже ялика, – сказал Джексон.

– О пропаже ялика?

– Он должен бы буксироваться у борта, а его там нет. Понимаете, сэр, мы в нем никого не оставили. Уэлс, он должен был остаться, вы помните, сэр. Но я послал его на ванты вперед себя, сэр, Хэйлс то идти не мог, а народу было маловато. Верно ялик и оторвался, когда судно разворачивалось.

– Так что с Хэйлсом?

– Он был в шлюпке, сэр.

Хорнблауэр оглянулся на устье Жиронды. Где-то там плывет по течению ялик, а в нем лежит Хэйлс, может мертвый, может живой. В любом случае, французы его, скорее всего, найдут. При мысли о Хэйлсе холодная волна сожаления притушила в душе Хорнблауэра горячее чувство триумфа. Если бы не Хэйлс, он бы никогда не заставил себя пробежать по рею (по крайней мере, так он думал). К этому времени он был бы конченым человеком, а не лучился от сознания хорошо выполненного долга. Джексон увидел его вытянувшееся лицо.

– Не принимайте так близко к сердцу, сэр, – сказал он. – Они не будут ругать вас за потерю ялика, наш капитан и мистер Эклз, они не такие.

– Я не про ялик думал, – ответил Хорнблауэр. – Я про Хэйлса.

– А, про него? – сказал Джексон. – Что о нем горевать, сэр. Никогда бы ему не стать хорошим моряком, ни в жисть.