Мое место за столом заняла мрачная Одиль, неразлучная со своей патронессой и превозмогавшая скуку с подлинно балканским терпением: на длинных серебряных спицах она вязала, подобно Пенелопе, бесконечный шерстяной свитер. Играть в покер с прислугой! Я все равно ушел бы, даже если бы меня не влек зов плоти.

Однако, когда я крадучись приблизился к купе моей возлюбленной, дверь распахнулась, и оттуда показался Ребольо с пиджаком в руках и полурасстегнутой рубахе: вопиющее пренебрежение приличиями, и это на службе у члена парламента! У меня хватило времени скрыться за углом узкого коридора: оттуда я отлично видел, как Ковадонга протянула через дверь длинную прекрасную руку, властно схватила своего телохранителя за волосатое запястье и потребовала, чтобы он вернулся назад, безапелляционно заявив, что она с ним еще не закончила. Ребольо сник и повиновался. И они находятся наедине в купе уже больше часа! Сукин сын Ребольо, не понимаю, какую ужасную провинность он мог совершить, что депутату Ковадонге пришлось тратить столько времени на головомойку! Так и получилось, что я коротаю минуты ожидания у себя, описывая означенные события, оставив дверь полуоткрытой и не теряя из вида купе Ковадонги. Надеюсь, проштрафившийся охранник скоро уйдет, и у меня еще останется время быстренько перепихнуться с такой аппетитной женщиной. Если только раньше я не засн…

Я заснул (черт!) с открытой дверью, на полу, поэтому вслед за утренним пробуждением меня ждал неприятный сюрприз: Мило удрал. Дабы повысить свой жизненный тонус, я немедленно разыскал его: он был пойман во втором салон-вагоне семейством Ботильо, дородными увальнями из Леона, впрочем, людьми добродушными и приветливыми, которые угостили его – без чего мой капризный песик ни за что не дался бы им в руки – шпигом, поделившись частью своего тяжелого, жирного завтрака. Безыскусные крестьяне!

Дождь прекратился, светило солнце. Я пишу, закурив после завтрака свою первую сегодня сигарету – ментоловый «Данхилл», с мундштуком, разумеется. Со своего места я продолжаю наблюдать за Ковадонгой; за мой столик никто сегодня не осмелился подсесть, будто почувствовав, что я совершенно не расположен к общению, пока не выпью вторую чашку кофе. Когда наши глаза случайно встретились, она весьма невежливо отвернулась. Она сердита на меня, вообразив, что я пренебрег вчера ее приглашением. Вот женщины! Словно не она столько времени потратила на разнос Ребольо.

Мне пришло в голову воспользоваться тем, что Панчо, ее чихуахуа, явился, чтобы позадирать все еще пристыженного Мило, и тайком передать в ошейнике смешного мопсика записку с объяснением и предложением назначить новое свидание; но я побоялся, что муж может обнаружить послание, и отказался от этой мысли.

Лучше изменить тактику и не замечать ее с надменной холодностью; притворюсь, что подвергаю ее остракизму, чтобы потом она смиренно ела с моей ладони…

Случилась еще одна неприятность! Все мы надеемся, что исход ее не будет столь трагичным, как с господином Татсуни. Сегодня утром одна из наших попутчиц пропала во время экскурсии по девственному национальному парку Пикос де Еуропа.

Речь идет о Полли Флок, молоденькой англичанке лет двадцати, которая путешествовала транс-кантабрийским рейсом вместе с подружкой-ровесницей; подруга, Магнолия Бернер, объяснила, что Полли отстала, чтобы собрать букет своих любимых полевых цветов… И больше ее никто не видел! Очень странное исчезновение, встревожило оно и жандарма, прочесывавшего местность.

Пару раз я замечал Полли. Крепенькая девчушка с овечьим лицом – тип очень распространенный среди англичанок, но сочная и привлекательная. Дай Бог, чтобы она не попала в лапы какого-нибудь сатира, развратного извращенца или и того хуже…

Нас заставили вернуться к автобусу, чтобы продолжить маршрут к озеру Энол и к храму. Мы полагаем, что до обеда в Кангас де Онис загадочный случай с девушкой прояснится. Нас грозятся накормить в ресторане под названием «Лос Алькитранес», что было бы сущим кошмаром.

Мы прибыли в Хихон. Я бежал с порога портового притона, куда нас насильно привезли, и за свой счет пообедал в «Бустос Домек», лучшем аргентинском ресторане на полуострове, где меня обслуживали два старичка, при любых обстоятельствах сама любезность и учтивость. Я вновь отведал дивное блюдо, приготовленное на раскаленных углях, которое называется «бифштекс Пароли»…

Вернувшись в поезд, я узнал от Фаусто, что англичаночку так и не нашли. Просто невероятно. Как она могла забрести в такую даль за столь короткое время? Нас водили по очень короткому маршруту, охватывавшему ограниченную площадь… Возможно, она лежит без сознания в какой-нибудь скрытой расселине? Или, может, ее разорвал на клочки медведь, один из редких обитателей той территории?

Ночью я вновь проиграл в покер, и на сей раз совершенно не понимаю, как такое могло случиться. Но по крайней мере я испытал почти оргастическое удовольствие, увидев, как глупца Сукарриету взгрели по первое число так, что его будет трясти не меньше недели. Это сделал Бокаррота; отныне я намерен называть его «мой генерал». В одном раунде они остались вдвоем и взаимно повышали ставки до тех пор, пока не исчерпался запас фишек у одного из них (а именно у Бокарроты, располагавшего к тому времени меньшей суммой) и почти не осталось денег у второго.

Тот, кто с особой горячностью пополнял банк, являлся ко всему прочему еще и нескромным бахвалом; сдержанный генерал выказывал терпение и тоже повышал ставку, но лишь чуть-чуть, оставляя инициативу в руках противника с завидущими глазами, как сказал бы Хэддок. Оба сбросили по две карты. Когда, наконец, ставки уравняли, в банке собралось фишек на четыреста тридцать две тысячи монет – не больше, не меньше. Тогда Сукарриета предъявил с неприличным торжеством фулл – три короля, два туза. Бокаррота с коварной медлительностью выложил покер на восьмерках…

У шута горохового отвисла челюсть, и от оскорбительного самодовольства, коим он лучился весь день, не осталось и следа. Он покинул игру и уполз в свою берлогу, содрогаясь от злобы. У него не хватило мужества даже украдкой взглянуть на Ковадонгу, которая, кстати говоря, я уверен, очень переживала мое охлаждение; но напрасно: хотя мне и стоило титанических усилий не броситься в ее объятия, мне следует проявить не меньшую твердость, чем Мориарти…

Nota Bene. Мило ужин не пошел впрок; я не удивлен, и кроме себя мне винить некого, нельзя было разрешать ему есть оладьи в таком количестве. Невозможно описать, как он изгадил всю плюшевую отделку купе… Поскольку в качестве возмещения ущерба меня чуть не растерзали, я буду вспоминать это путешествие с такой же нежностью, как и визит в Дахау.

Мы застряли на станции Овьедо, куда поезд прибыл до полудня, опережая расписание. Техническое объяснение просто: локомотив ехал со скоростью, существенно выше обычной. Логическое объяснение ужасно: в поезде произошло убийство!

Мой генерал Амансио Бокаррота был обнаружен рано утром в душевой одной из ванных комнат с вилкой из столового прибора в горле, длинные зубцы пронзили яремную вену. Его нашла жена, бедная сеньора Фило, удивленная его долгим отсутствием. К тому моменту вся кровь уже вытекла из тела. Во всяком случае вода, продолжавшая литься из душа, избавила несчастную вдову от жестокого зрелища – целого озера свежей крови.

Убийство произошло во время движения состава, но это не является бесспорным доказательством того, что оно совершено кем-то из пассажиров. Точно так же рассудил комиссар, возглавлявший бригаду секретной полиции, который сел в поезд на полустанке. Убийца мог проникнуть внутрь поздно вечером в Хихоне, прятаться до совершения злодеяния, а затем спрыгнуть по дороге: вспомним еще раз, что нормальная скорость локомотива равнялась черепашьему шагу.

Но каков мотив убийства? Версия ограбления явно не выдерживала критики: генерал был совершенно наг. Я, побуждаемый отнюдь не враждебными чувствами, словно какой-нибудь скудоумный бездельник, но повинуясь долгу честного гражданина и детектива-любителя, поведал комиссару дону Хинесу Пеньоте, производившему впечатление опытного профессионала, о том, как накануне дон Амансио выиграл в покер у Сукарриеты, личности темной и подозрительной.