– И о моем судебном деле, – закричал Лесли. – Я не потерплю этого.

– И если ты заикнешься о яхтах... – начал Ларри.

– Ларри, дорогой, говори потише, – попросила мама.

– Ну тогда запрети ему писать продолжение, – кричал Ларри.

– Не говори глупостей, дорогой, я не могу запретить ему, – сказала мама.

– Ты хочешь, чтобы все повторилось сначала? – спросил Ларри хриплым голосом. – Опять посыплются письма из банка: не будете ли вы так любезны снять ваш вклад, опять лавочники будут смотреть на вас с подозрением, опять у дверей появятся анонимные бандероли со смирительными рубашками, и все родственники отвернутся от вас. Ты считаешься главой семьи, так запрети ему писать об этом!

– Ты все преувеличиваешь, Ларри, дорогой, – сказала мама. – А кроме того, я никак не могу запретить ему, если он хочет написать об этом. Не думаю, что это причинит какой-нибудь вред. Все это отличные истории, и я не вижу, почему бы ему не написать продолжение.

Все семейство разом поднялось со своих мест, и все принялись громко растолковывать ей, почему нельзя писать продолжение. Я ждал, пока уляжется шум.

– Помимо этих историй есть еще немало других, – сказал я, припоминая.

– Каких же, милый? – с интересом спросила мама. Все семейство, с покрасневшими лицами, рассвирепевшее, рассерженное, уставилось на меня в выжидательном молчании.

– Ну, – сказал я в раздумье, – мне бы хотелось описать твой роман с капитаном Кричем, мама.

– Что? – возмутилась мама. – Ты, конечно, не напишешь ничего подобного... Вот еще, роман с этим противным стариком. Не позволю, чтобы ты писал об этом.

– Ну, а по-моему, это самая лучшая история из всех, – елейным голосом произнес Ларри, – трепетная страсть романтической истории, ласковое, старинное очарование героя... манера, с которой ты обращалась со старым приятелем...

– Да успокойся же, Ларри, – сердито сказала мама, – ты раздражаешь меня такими вот разговорами. Не думаю, Джерри, что ты затеял доброе дело, написав эту книгу.

– Я тоже не думаю, – сказал Ларри. – Если ты опубликуешь ее, мы все подадим на тебя в суд.

Перед лицом такой спаянной, единой семьи, рассвирепевшей в своей решимости помешать мне любой ценой, у меня оставался единственный выход. Я сел и написал эту книгу.