Румянец залил ее щеки, она смущенно потупила взор, и сэр Мармадьюк нашел, что так девушка еще прелестней.

– Истинная правда! – серьезно ответил он. – В самом деле, с тобой не сравнится ни одна дриада, ни одна богиня, ибо сегодня, дитя мое, ты чудо как хороша!

– Нет, – девушка смущенно покачала головой, – мои волосы в таком беспорядке! Я забыла причесаться – мне было не до того.

– Твои волосы? Возможно. Сними-ка чепец, дитя мое.

– Но они ведь рассыпятся, Джон.

– Позволь мне взглянуть, Ева-Энн, на это чудо.

– Но…

– Пожалуйста.

Быстрым движением она стянула с головы простой чепец и тряхнула головой. Волосы упали тяжелой волной, закрыв девушку до самого пояса.

– Вот это да! – восхищенно прошептал джентльмен. – Ева-Энн! Вот это да!

– Что? – робко спросила она. – Что такое?

– Ты! – все так же тихо проговорил он. – Твои прекрасные волосы!

– Это все пустое, греховное тщеславие! – Она закрыла лицо ладонями. – Какая же я бесстыжая, стою перед тобой в таком виде, напоказ. Ну почему я такая дурная, Джон? Никто из мужчин никогда не видел меня такой, даже мои старики. Они, наверное, умерли бы от возмущения! А ты… ведь ты мужчина, Джон, а я стою перед тобой и чувствую себя такой безнравственной!

– Ты выглядишь как ангел света! Поэтому я и не могу оторвать от тебя глаз.

– Вода для бритья стынет! – она резко повернулась и скрылась в палатке.

Сэр Мармадьюк собрал все необходимое и спустился к ручью. Установив на дереве маленькое зеркальце, он приступил к бритью. Через несколько минут джентльмен остановился и прислушался – со стороны палатки доносилось тихое пение. Ева возилась с завтраком и что-то пела. И мелодия, что она напевала, была несколько печальна. Сэр Мармадьюк улыбнулся – он узнал один из покаянных псалмов.

Вскоре залитый солнцем воздух наполнился изумительными запахами – ароматом кофе и благоуханием поджаренного окорока. Ополоснув лицо и руки в искрящемся ручье, сэр Мармадьюк поспешил обратно. Желудок его призывно пел. Картина, открывшаяся взгляду нашего джентльмена, была воистину изумительной. Завтрак, аккуратно разложенный на белоснежной салфетке, манил и звал отведать себя.

Ева-Энн прошептала благодарственную молитву, и они принялись за еду. Какое-то время джентльмен молчал, полностью поглощенный едой, когда же чашка с кофе наполовину опустела, он взглянул на девушку:

– Печально осознавать, Ева, дитя мое, что я прожил сорок пять лет и так много упустил.

– Ты имеешь в виду кофе и ветчину, Джон?

– И это тоже. Я начинаю получать удовольствие от вещей, о существовании которых раньше и не подозревал.

– От каких же?

– От нашего товарищества, ведь мы с тобой настоящие друзья и товарищи, ты согласна, Ева-Энн?

– Да, конечно.

– И вот два товарища сидят здесь в блаженном уединении и в высшей степени рады и этому уединению и друг другу. Ты согласна?

– Конечно, Джон.

– Нам еще очень далеко до Лондона.

– А сколько осталось, по-твоему? – она с некоторым беспокойством взглянула на него.

– Шестьдесят миль или около того. Если, конечно, ты еще стремишься туда…

– Мне все равно! – воскликнула она. – Мне все равно, лишь бы мы были вместе, и ты находился в безопасности.

– Все равно? – повторил он. – Что ты имеешь в виду?

– Совсем все равно! – кивнула девушка. – Мне безразлично, в каком направлении мы пойдем.

– Боже! – воскликнул сэр Мармадьюк. – Одно время у меня возникло подозрение, что твои суждения основываются на здравом смысле.

– Увы, боюсь, что это не так, – печально вздохнула Ева.

– И слава богу! – с горячностью откликнулся джентльмен.

– Неужели ты рад этому, Джон? – удивленно спросила девушка.

– От всего сердца, дитя мое, ибо на свете мало имеется вещей, раздражающих меня больше, чем Здравый Смысл.

– Но ведь, – она подняла на него свои ясные серые глаза, – большинство добродетельных людей гордятся тем, что обладают им.

– Думаю, так считают закоренелые эгоисты, – кивнул он, – несчастные существа, на которых лежит печать проклятья, и им вряд ли когда-нибудь удастся вкусить прелести Аркадии..

– Твой кофе стынет, Джон!

– Кофе? – воскликнул он. – Кофе! Я веду речь об Аркадии…

– Я слышу, Джон. Пожалуйста, пей кофе, горячий он куда вкуснее…

– Вот голос здравого смысла! Кофе, и правда, восхитителен! – он с видимым удовольствием опустошил чашку и протянул ее девушке за новой порцией.

– Так, значит, – сказала она, возясь с кофейником, – я все-таки подвержена здравому смыслу?

– Лишь изредка, – ответствовал он, с интересом наблюдая за движением ее очаровательных губ. – Разве кто-нибудь слышал о здравомыслящей богине или дриаде? Это невозможно и совершенно абсурдно. Поэтому я питаю большую надежду, что у тебя не больше здравого смысла, чем у меня.

– Объясни же мне, Джон, разве здравый смысл не означает мудрость?

– По моему глубокому убеждению, он зачастую является противоположностью мудрости. У него имеются иные названия – осторожность, благоразумие, расчетливость. Здравый смысл – вещь такая обыденная, он нагоняет скуку и подрезает крылья воображению. Он спутывает ноги тем, кто стремится к приключениям, ибо здравый смысл любит проторенные и безопасные пути.

– Но разве это плохо, Джон?

– Это оковы, Ева-Энн!

– А что такое Аркадия? Где это, Джон?

– Французы, будучи исключительно дерзким народом, утверждают, что Аркадия находится в Париже, и именуют ее Елисейскими полями; саксонцы зовут ее Валгаллой, буддисты именуют Нирваной, греки – Элисием, а иудеи – Эдемом. Но все истинные жители Аркадии знают – это страна великих и простых вещей, где у входа нас встречает удовлетворенность.

– А ты сейчас испытываешь чувство удовлетворения, Джон?

– Да.

– Благодаря кофе и ветчине?

– И кое-чему еще.

– Чему же?

– Во-первых, тебе, дитя мое.

– О! Как я могу принести тебе удовлетворение?

– Ты такая, какой я тебя и представлял.

– О! – снова произнесла девушка и недоуменно взглянула на джентльмена.

– Ты простодушный ребенок, к которому я испытываю глубокое почтение за присущую ему доброту.

– Почтение? – ошеломленно переспросила она. – Ты.. ты действительно испытываешь ко мне почтение?

– Несомненно!

– Но я не ребенок, Джон. Я женщина, да, да, я женщина! – вскричала она с такой страстью, что он удивленно посмотрел на нее. – Да, я действительно женщина, и не такая уж простодушная, как тебе кажется.

– В самом деле, Ева-Энн?

– Да, в самом деле, Джон, ибо я… я… просто женщина.

– Конечно, – улыбнулся он. – Ты умудренная личность двадцати двух лет, а я в настоящий момент беззаботный мальчишка сорока пяти лет от роду! Чем не чудесная мысль! И все же, клянусь небом, я действительно чувствую себя мальчишкой, который не обременен ни заботами, ни обязанностями, если, конечно, не считать тебя, дитя мое!

– Неужели обо мне нужно заботиться?

– Конечно.

– Меня это беспокоит, Джон!

– Но я рад этим заботам, Ева-Энн, и мне будет грустно расстаться со ними.

– Расстаться? – печальным эхом отозвалась девушка. – Ты имеешь в виду, когда мы попадем в Лондон?

– Да. Но ведь мы еще не в Лондоне.

– Когда ты хотел бы попасть туда, Джон?

– Я не хочу! – Он оглядел залитые солнцем окрестности. – Я предпочитаю Аркадию, где полет жаворонка радует душу, а каждая трапеза – истинный праздником. Да, безусловно, я предпочитаю Аркадию.

– Я тоже, Джон.

При этих словах он обернулся к ней, и взгляды их встретились. Она не отвела глаз, но все ее лицо, от нежной округлой шеи до чистого высокого лба внезапно залил жаркий румянец.

И в этот момент на сцене появился новый персонаж – кусты зашумели, и на поляне возник лохматый пес сомнительной наружности. Собака зарычала, обнажив клыки. Сэр Мармадьюк протянул руку за валявшимся неподалеку почесывателем, но Ева приподнялась на коленях и ласково позвала собаку. Та перестала рычать, насторожила ухо и внимательно посмотрела на девушку. Наконец, изучив ее с ног до головы, собака подошла к Еве и позволила ей погладить себя, продемонстрировав недюжинную сообразительность.