Оплывали сальные светцы, ведя неравный бой с полумраком. Скоро к Брагоде подсел грек и, опасливо озираясь, принялся всасывать сочную мякоть винных ягод. Потом отломил кусок сухой лепешки, скрошил его в ладонь и ссыпал крошки в рот. Грек заговорил, ни к кому не обращаясь:

— Зачем зря ищете? Научитесь лучше в руках держать, а то уходит от вас ваше, и совсем уйдет. Кто твердо держит, тот себе не ищет снова!

Брагода насторожился. Он плохо понимал искаженный чужим говором язык рода, но все равно обратил себя в слух.

— Горды вы, оттого и боги у вас стоят под родом. Разве ж это допустимо? Вот Йесус говорит: «Я и есть род! Откажись от отца земного и матери, как это и сам сделал, и не будет рода иного, кроме верящих в меня». Все должны быть едины…

Вмешиваясь в мысли пилигрима, Брагода спросил:

— Разве все плоды природы едины?

Грек настороженно покосился на борсека.

— Нет, не едины.

— Значит, одного рода быть не может! Чем богаче краски природы, тем богаче жизнь!

Грек вытер руки о грудь и, не ответив, поспешил с гостевого двора. Брагода проводил его равнодушным взглядом.

Самое горестное, вдруг подумал борсек, в том, что он прав. Кабы боги стояли над родом, то тогда бы и кнезы, объявляя себя первыми после богов, тоже встали над родом. А теперь кнезам для этого нужен чужой бог. Бог-одиночка, изгой и вероотступник.

В этот момент чья-то тяжелая пятерня опустилась Брагоде на плечо.

— Что приуныл, парень? Пойдем-ка спляшем.

Брагода поднял голову. Перед ним стоял мужик — нечесаный, немытый, в грязной сермяге — и широко улыбался, выказывая отсутствие доброй половины зубов.

Брагода вскипел, но ограничился тем, что оттолкнул мужика, не поднимаясь с лавки. Мужик, широко разбросав руки, повалился на спину. Назревала драка, но пьяные глаза гуляки, видимо, успели оценить воина, его оружие и стать. Мужик решил не ввязываться в ссору, однако сидевшие рядом выпивохи стали его подначивать. Наконец, собравшись с духом, он обратился к Брагоде:

— Выходи тягаться… на руках!

— Нет, — тихо ответил Брагода, — тебе нельзя на руках.

— Это почему же?

— Потому, что они у тебя будут заняты штанами.

Воин метнулся вперед и неприметным движением ножа смахнул узел подвязной бечевки у мужика на животе. Прежде чем тот успел что-либо понять, его широкие, засиженные и протертые гати, почувствовав свободу, устремились к полу.

Застолье разразилось дружным смехом.

…Холодное море под Волином встретило Брагоду тяжелой, покатистой волной. В искореженных соснах стонал ветер, и влажная тень от низко висевших облаков накрывала песчаную полосу берега.

Когда сквозь тучи изредка проглядывало солнце, старик жмурился. От этого его лицо, иссушенное, как китовый бок на коптильне, сжималось в подобии улыбки. Он разговаривал с лежавшей рядом с ним собакой.

— Кто сейчас ходит за рыбой? — донеслись до Брагоды слова старика. — Промыслы совсем пусты. Ушла рыбица. А потом, почему я должен отдавать лучшую свою поимку колдуну, если он не может возвернуть косяки обратно? Верно я говорю, Урчага?

Пес, поджав тощее брюхо, слушал, иногда вздрагивая и поднимая голову. Временами он словно силился ответить хозяину, и тогда из его груди вырывался слабый, похожий на восклицание, стон.

— Так-то вот. — Рыбарь прислонился спиной к вывернутым на просушку шкурам. Они источали гниловатый смрад, доходивший до Брагоды, и борсек морщился. Старик же как ни в чем не бывало жевал копченую рыбью мякость. Потом с трудом поднялся и, вновь обратившись к собаке, сказал:— А-а, пойдем-ка, пожалуй…

Они поплелись мимо растопыренных стапелей судостроильни, давно пустой и забытой, как и весь этот грязный берег.

— Смотри, смотри, «Орлица»! Вот так развалина! Ты узнаешь ее, старина?

Пес, как бы в знак согласия, помахал лохматым хвостом.

Старик подошел к черному остову лодки.

— Сколько же лет прошло?

Он погладил лодку рукой и закрыл глаза. И кто только не гонялся за ней в протоках Водры 16 — даны, свены, норвеги…. Никто не упрекнет эту древесину в том, что ее кости рассохлись на берегу!

— Пойдем, Урчага, мне здесь что-то тяжело дышать.

Пес, шлепая лапами по мокрому песку, поспешил за хозяином.

Неожиданно старик вспомнил о Брагоде.

— Эй, воин! Вечерять пора, а там, глядишь, за доброй чарой и ночь переминем.

В щель между краями облаков ударило закатное солнце. Брагода обреченно вздохнул и пошел по песчаной дорожке вслед за стариком.

Попав в самый разлет осеннего ветрохода, борсек уже пятый день клял налетающие на берег волны. Если бы не пожитки Бужаты, пущенные на мен, воину уже давно пришлось бы голодать. В Волине ходовым разменом признавалась только вешка — беличья шкурка, и потому, почти достигнув цели своего пути, освободясь от обременительной для борсека поклажи, фракийских кобыл и дорожного снаряжения, Брагода походил на меховщика.

В Волине поговаривали о том, что жрецы и оракул Арконы собирают представителей знатных воинских родов для посвящения 17 . Теперь только Брагоде стала ясна цель Бужаты и смысл его приглашения в Аркону.

Никогда еще вражеское побережье 20 не знало такого скопления ближних к роду иноплеменников. После того как вся приморская Славия отринула новую попытку Оттонских епископов затянуть на ее шее петлю под трупоносным распятьем, не приходилось и помышлять, что родовая вольница удержится сама собой.

Земли эти однажды уже крестили. Народ, видя у христиан и свою, языческую, символику, не противился обряду. Язычники всегда поклонялись символу солнца — кресту, и потому целовали его с полным своим душевным благоговением. Однако дальше этого дело не пошло. Иссушенного Иисуса приняли как новое солнечное божество и уготовили ему достойное место в череде солнечных сезонов. Но когда гамбургские пастыри учредили единовластие нового бога с непонятными, сумасбродными его идеями, народ взроптал. Но Брагода не раз замечал, как круглолицая, еще не старая хозяйка дома, где он жил, старательно милостивила разом и Святовита и Ис Уса.