Казакевич, вернувшись в ресторан «Пекин», застал брата жены в дурном расположении духа. Петя харахорился, делал вид, что все хорошо, настроение превосходное, энергия переполняет его и рвется наружу. Он даже рассказал, по собственным словам, совершенно правдивую историю. Якобы злые люди донесли директору зоопарка о том, что техничка, уборщица вольеров, по вечерам тайно совокупляется с гориллой. «Эх, вы, женскому счастью позавидовали», – укорил доносчиков директор.

Петя натужно расхохотался. Казакевич даже улыбнуться не смог.

Он задумался: раз человек смеется над пошлой глупостью, что-то с ним не в порядке. Однако приставать с вопросами, лезть в душу отпускнику, проводящему в Москве золотые денечки, Казакевич не стал. Петя не умеет хранить секретов, придет время, сам все разболтает. И точно, за десертом, когда Казакевич спросил родственника, на каких девочек того тянет сегодняшним вечером, тот скорчил кислую рожу.

– У меня есть одна знакомая, правда, она замужем, – сказал Казакевич. – Но она найдет предлог, чтобы улизнуть из дома. Ее муж полный, как бы это сказать… Ну, ты понимаешь. Короче, до встречи со мной она и трахаться не умела. Была фригидной, как сушеная треска. Зато теперь… Тебе надо с ней попробовать.

Петя замялся, прилепился губами к соломинке, булькал сладкой жижей, пока не высосал весь коктейль. Возможно, сегодня ему захотелось что-то экзотическое, негритянку, например? Петины сексуальные вкусы и пристрастия менялись стремительно. В зависимости от времени суток, погоды, настроения, ещё Бог знает чего, ему нравились женщины худые или полные, высокие или низкие, грудастые или плоские.

В том северном краю, где Петя по долгу службы проводил десять-одиннадцать месяцев в году, выбор женщин был до неприличия скудным, как тундра, окружающая город со всех сторон. А жена Пети оказалась патологической собственницей и портила мужу жизнь сценами ревности. И только короткий отпуск позволял родственнику стряхнуть с себя меланхолию, застой и аскетизм северного быта. Каждая новая встреча с женщиной, даже продажной потаскухой, становилась для Пети событием перворазрядным.

Казакевичу любовные победы давались так легко, что давно перестали его всерьез интересовать. Он был готов делиться своими лучшими трофеями без всякого сожаления.

– Так что, позвонить этой штучке? – спросил Казакевич.

После того, как он откомандировал азербайджанцев по верному адресу, к Казакевичу вернулось отличное настроение. Он был уверен, что сегодня же все кончится хорошо, в его пользу. По этому случаю можно облагодетельствовать весь мир. Ну, если не весь мир, хотя бы одного Петьку. Да и самому не мешает немного того…

– Знаешь, с женщинами мы сегодня отложим, – повесил нос Петя. – Когда ты уехал, я вышел в сортир. Не к столу будет сказано, у меня с конца закапало. Кажется, триппер намотал.

Казакевич присвистнул. Вон непруха.

– Я подозреваю, меня та самая заразили, ну, светленькая такая, вертлявая. Ну, четыре дня назад, вспомни. Она ещё на той съемной хате плясала на столе, а под столом ширинку мне расстегнула.

– А, эта, – вздохнул Казакевич. – Ну и блядь. Редкостная. Такая за десятку в церкви стриптиз исполнит. Техника безопасности – не пустое понятие. Говорил ведь тебе…

Казакевич не закончил фразу, только рукой махнул. Доброе настроение улетучилось, даже выпить на посошок расхотелось. Не было двенадцати, когда они вернулись в квартиру Казакевича. Жена Серафима ещё не спала. Остаток вечера пришлось провести в её обществе. На кухне расставили пивные бутылки, порезали красной рыбы.

– Многое сегодня успели сделать? – спросила Сима.

Жена была уверена, что Казакевич мотается по Москве с Петей, устраивая его служебные дела. «Господи, весь вечер придется врать и отвечать на тупые вопросы Симы», – с тоскливой мукой подумал Казакевич. Все в мире меняется, и только жены остаются прежними.

– Да, успели многое, – ответил Казакевич и мрачно покачал головой. – Даже очень многое.

– Вы где-то ужинали? – не отставала вежливая Сима, не понимавшая, что своим присутствием тяготит мужчин. – Хорошо провели время?

– Очень хорошо, – Пятя почесал мошонку.

Вскоре разошлись спать. Казакевич заперся в своем кабинете. Он дважды пересчитал деньги, которые должен был завтра вручить Валиеву, положил их в пластиковый пакет, запер в ящике стола.

Он долго ворочался на скрипучем кожаном диване. Наконец, не выдержал, открыл секретер и махнул двести водки. До сих пор он не изменял привычкам, а из всех видов снотворного отдавал предпочтение сорокаградусной.

Возможно, Тимонин задохнулся бы дымом и тихо скончался от удушья, но ветер, неожиданно поменявший направление и набравший силу, спас его. Ветер подул в сторону пожара, рассеял, отогнал удушливый дым, задышалось легче. Тимонин, глотнув свежего воздуха, пришел в чувство.

Он долго сидел на земле, борясь с головокружением, разглядывал свою исцарапанную грудь и руки в сухих чешуйках запекшейся крови. Через четверть часа он смог подняться, подхватив портфель, побрел по лесу, спотыкаясь на пеньках и кочках. Через час он достиг торфяного поля, со всех сторон окруженного лесом. Поле дымилось. Тимонин не стал выходить на открытое место, а пошел опушкой леса по краю поля.

Через четверть часа он наткнулся на крошечное обмелевшее болотце. Поставив портфель на сухую землю, он сбросил с себя ботинки и латаные штаны. Зашел на середину болотца, где вода доходила до щиколоток. Затем повалился грудью в теплую тину, перевернулся на бок и стал глотать грязно-бурую воду широко раскрытым ртом.

Казалось, в жизни он не пробовал ничего вкуснее.

Напившись, Тимонин уселся посередине болотца, выплюнул изо рта песок, земляные комочки, пальцем снял с зубов прилипшую к ним гнилую траву. Еще раз ополоснув грудь, грудь и ноги, он поднялся, выбрался на сушу, нарядился в штаны и ботинки. Метрах в пятистах впереди он увидел широкую лесную просеку, вдоль которой торчали опоры высоковольтной электролинии. Вот она, дорога, которая ведет к людям. Чтобы срезать путь, он пошел через дымящееся поле.